— Что делать-то будешь, если разгонят твою артель?
— Что-о? Не допущу! Лоза золотые ягоды родит, да чтобы я дал ее срубить!..
— План утверждали — тебя не спрашивали и теперь спрашивать не станут, — безжалостно заявил Фуруя.
— Ладно, выкладывай, что задумал.
— Говорят: лоза вянет — ягодам не пропадать, — загадочно сказал Фуруя. — Ягоды-то, мол, нечего на земле оставлять…
Усида понял.
— А не рискованно? У Окидзимы нюх острый.
— Опасно, конечно. В два счета вышвырнут, если что…
— Ну, ты уж постарайся, а?
— Подумаю… — И, сонно поглядывая из-под полуприкрытых век, Фуруя заговорил о том, что в любой день может получить красную повестку и что ему надо позаботиться о семье…
Усида понял. Он был доволен ходом разговора. Если говорить по-военному, он, так сказать, закрепился на плацдарме для контратаки под самым носом у противника.
— Ты не думай, я понимаю, — сказал он, — тебе этот выскочка тоже насолил. Должность-то из-под рук увел! А один ты против него что?
— Сколько дашь с головы? — напрямик спросил Фуруя.
Усида помедлил и показал три пальца. Это означало, что он даст по три иены комиссионных за каждого рабочего. Фуруя хмуро улыбнулся:
— Здорово считаешь. Погонишь на соседний рудник — получишь по пятнадцать с носа.
— Что ты! Столько не сдерешь… Потом придется ведь еще одного «мастера» брать со стороны, которого в округе мало знают. Ему тоже надо будет дать по две, не меньше.
Устремив взгляд в окно, Фуруя размышлял. По три иены с головы. Если перетянуть с Лаохулина пятьсот человек, получится полторы тысячи. Его жалованье за полтора года!
Усида встал.
— Пойдем, спрыснем?
Фуруя разложил на столе бумаги, будто вышел на минутку, и последовал за Усидой.
Штольня, заложенная на склоне горы, ближе к вершине, зияла разверстым устьем, не уступавшим по размеру железнодорожному туннелю. Здесь была главная выработка рудника, служившая теперь и откаточным коридором. Глубоко вгрызаясь в толщу горы, штольня разветвлялась на штреки, где шла добыча руды.
Сразу же за проходной тело охватывала прохлада. Из глубокого мрака, где нитками бус мерцали ряды лампочек, время от времени доносились глухие взрывы и прерывистое стрекотанье отбойных молотков.
У входа в штольню Кадзи и Окидзима столкнулись с Окадзаки. Он остановился и, похлопывая плетью по крагам, приветствовал их.
— О, вдвоем изволили пожаловать! Инспекция? Благодарное занятие. Кстати, Окидзима, что это вы мне наделали с утренней сменой? Где люди?
— Я попросил господина Окидзиму перебросить часть рабочих на несколько дней на второй участок, — ответил Кадзи. — Там придется форсировать работы.
— Ах, так. А нам, значит, не к спеху? Ну что же, вы мне облегчаете задачу. Выходит, с меня и спрос меньше. Прямо хоть рассыпайся перед вами в благодарностях… Вот что, господин Окидзима! Попрошу все-таки присылать сюда положенное число рабочих. Перед директором отвечать придется мне, а не вам!
— Ладно, пришлю, — улыбнулся Окидзима и не без ехидства добавил: — Но только если почтенный господин Окадзаки проследит, чтобы пайки рабочих больше не пропадали.
Пайки, доставляемые для раздачи на месте работы, часто пропадали вместе с тележкой, на которой их привозили. Окадзаки терпеть не мог, когда ему напоминали об этом. А тут ему показалось, что эти двое намекают, будто и он не без греха, сам замешан в этих грязных делишках.
— Прошу иметь в виду, что я получаю почти столько же жалованья, сколько и ты. — Окадзаки сверкнул белками и надменно вскинул свою багровую мясистую физиономию. — И не хочу получать его даром! Вора я непременно изловлю. Смотрите только, как бы у вас не получилось, как в той сказке: ловили вора, а поймали братца родного!
Окадзаки, в ярости хлестнув плеткой по крагам, проводил Кадзи ненавидящим взглядом.
Он был убежден в своей незаменимости, в непререкаемости своего авторитета и искренне считал себя первым человеком не только на участке, но и на всем руднике. Что он подчинен начальнику участка — это только проформа. Начальник участка командует машинами, а людьми управляет он, Окадзаки. Не будь его, тут бы все пошло прахом. Так думал Окадзаки. Впрочем, в этом была некоторая доля правды.
Они молча обошли еще несколько забоев. После беседы с Окадзаки говорить ни о чем не хотелось.
— Не пора ли нам на свет божий? — пробормотал Окидзима, убедившись, что Кадзи собирается обследовать каждый закоулок.
— Подожди, заглянем уж и сюда, — предложил Кадзи и, цепляясь за ветхие стойки крепления, свернул в узкую выработку.
— Чего ходить, не понимаю! Сколько ни ходи, все штреки одинаковые, — ворчал Окидзима. — Незачем туда лазить, все ясно и без того: с расширением штрека проходчики запоздали, поэтому тормозится откатка, а крепь тут старая, того гляди, рухнет. Вот и все. Больше тебе и знать не полагается — ты не инженер! — бормотал он, пробираясь вслед за Кадзи.
Что делать? Как наладить работу? Кадзи остановился у пустой вагонетки. Трех дней оказалось достаточно, чтобы получить одобрение начальства, а вот порядок навести — тут и за три месяца не управишься. Может быть, совсем закрыть опасные выработки? Все равно от них проку мало… Или наоборот — нагнать рабочих во все опасные забои, платить побольше, и будут работать… Наверно, от него ждут именно этого…
Он толкнул вагонетку. Сердито скрипнув колесами, она дрогнула, но тут же остановилась. И снова нависла тишина. Ни стука кайла, ни треска отбойного молотка. Тихо, как в заброшенной шахте. Редкие холодные капли падали за воротник, вызывая дрожь, или звонко плюхались в темные лужи под ногами. И снова воцарялась бездонная тишина подземелья.
Вдруг до них донеслась грубая брань. Отражаясь от тяжелых пластов, раскаты человеческого голоса пронеслись по темному штреку. И вслед за ними еще один звук, резкий, как удар кайлом о скалу. Они заглянули в поперечную выработку. Освещенная тусклым светом керосинового фонаря, высилась фигура надзирателя. У его ног валялся рабочий. Штрек в ширину человеческих плеч казался непомерно высоким. Верхний левый угол зловеще висел отделившейся от пласта глыбой. Казалось, она вот-вот рухнет. Там, где свет фонаря рассеивался в подступавшем мраке, стояли еще трое рабочих, тупо глядя на своего товарища, лежавшего перед ними. Когда глаза привыкли к темноте, Кадзи разглядел в глубине, под фонарем, висевшим на стойке, еще несколько человек. В грязной одежде, сливавшейся с буро-черными пластами руды, они были почти невидимы.
Надзиратель, пнув ногой рабочего, пытавшегося встать, принялся за остальных. Он кричал, что не позволит себя дурачить, и раздавал налево и направо профессионально точные удары.
— Что тут у вас случилось? — окликнул его Окидзима.
Надзиратель замер, обернулся и, узнав Окидзиму, молча кивнул ему.
— Да вот бездельничают скоты, не хотят работать — и все тут! — И он, развернувшись, ударил еще одного.
— От побоев они лучше работать не станут, — сказал Кадзи. — А вот выработка от этого может понизиться, так что я попрошу вас прекратить расправу.
Только сейчас надзиратель увидел Кадзи. Он подошел к нему вплотную, приблизив лицо так, что почти касался Кадзи носом.
— А-а, вы тот новенький из отдела рабочей силы?.. У меня имеются указания господина Окадзаки. Вам, может, это и не понравится, но вы мне не начальник, вот что я скажу! И зря лезете со своими замечаниями в наши производственные дела.
Кадзи почти услышал, как за его спиной ухмыльнулся Окидзима. Давай, давай, Кадзи! Выпутывайся сам. Любопытно, как это у тебя получится.
— Ну что ж, резонное требование, — сдержанно ответил Кадзи. — Не буду лезть в ваши производственные дела. Но поднимать руку на рабочих я не позволяю!
— Вон чего захотел! — переходя на «ты», заорал надзиратель. — Ну это мы еще посмотрим! У нас тут свой подход…
Раздув ноздри и выпятив грудь, он угрожающе подался к Кадзи. «Ты, начальничек новоявленный, забыл, что у нас здесь не белый свет, а преисподняя? Со своими вольными привычками сюда лучше не суйся!» — говорил его взбешенный взгляд.