Нам оставалось надеяться, что Гассинг урегулирует неприятную ситуацию. Нам самим несколько недель назад запретили напрямую связываться с пуллахским Центром. Это было связано с тем, что многие из нас жаловались в разные служебные инстанции, потому что нам приходилось выполнять нашу работу в хаотичных обстоятельствах и без четких указаний. Каждый, от шефа до кассирши, поступал в любой ситуации так, как сам считал правильным. Исходя из своих добрых намерений и на свой собственный риск.
Этой открытой критике в Центре не обрадовались. Потому последовали нерадостные указания. Только наш шеф мог с этого момента напрямую общаться с Мюнхеном, и то исключительно с начальником курирующего нас отдела Гиглем. Немедленно права доступа подразделения 12 YA к Центру были резко ограничены. Этот факт исключительно ярко показывал, какое малое внимание уделялось руководством БНД нам и нашей работе.
На следующее утро мы, сгорая от любопытства, поехали на Фёренвег. На территории объекта все еще было тихо. Команды были в дороге, оставалась лишь пара человек из внутренней службы. Но больше всего нас поразило, что Гассинг вообще не приехал. Он отпросился у начальства на целый день. Так прошла, пожалуй, целая неделя, пока мы снова смогли поговорить с ним о проблеме "жучков" в его бюро. Нас смутило, что он, оказывается, так никак и не отреагировал. И сейчас он постарался приуменьшить проблему: – Я считаю эту запись скорее случайной ошибкой или небрежностью, чем преднамеренным действием. Ведь до сих пор все шло гладко с американцами. У нас и так хватает проблем. Не хотел бы я ссориться еще и из-за этого.
Его заместитель не мог с этим согласиться. – Итак, мы сегодня просто переходим к нашей обычно рабочей повестке дня. При всем уважении, такого я еще не видел. Еще Герт добавил: – Я пробуду тут еще несколько месяцев, но вам придется оставаться тут и справляться со сложившейся ситуацией. Долго я бы такого не вынес.
Тут сорвался уже Гассинг: – Господин Арнштайн, вас никто не принуждает. Здесь каждый может уходить, если найдет то, что ему больше по душе.
Герт встал и вышел из кабинета. Я не верил своим ушам. Наверное, это стало новым стимулом для наших "слухачей" из подвала, чтобы подслушивать нас и дальше. Гассинг еще до этого отказался вести эту неприятную беседу вне стен своего бюро. Может быть, он этим хотел дать знак?
Наши немного противоречивые симпатии к американцам заметно растаяли после этого случая. Сначала нам было неприятно, что они шпионят за нами. Потом они, очевидно, придерживали для себя информацию, которую для них получали мы. Нам возвращалась лишь ничтожно малая часть проанализированных ими документов. А в-третьих, они регулярно рылись в наших вещах. Были явные признаки этого. Напротив бюро Гассинга мы устроили помещение для хранения архива. Там мы хранили наши документы, в том числе, с середины 1992 года, оперативные досье на наших агентов. Днем эта комната без окон, снабженная тяжелой бронедверью, всегда была открыта. В нее могли заходить все наши работники. Некоторые из находившихся там сейфов-ячеек никогда не запирались, к другим доступ был тоже свободен – из-за торчавших в замках ключей.
И вдруг коллеги из РУМО решили поставить свой факс и провести внутреннюю телефонную линию не где-нибудь, а именно в нашем архиве. Вроде бы, другого места у них не нашлось. Каждый знал, что это обоснование – полная чепуха, но мы уже давно привыкли, что американцы регулярно бывают там каждый день. Иногда в нашей части здания филиала полдня сидела только секретарша. Она, конечно, не могла со своего рабочего места видеть, что происходит в комнате архива.
Затем как-то случилось так, что Марка Хэндриджа на несколько часов попросили присмотреть за нашими бюро. Тот, естественно, не заставил себя долго упрашивать и устроился в комнате нашего сотрудника, отвечавшего за оперативную безопасность. Когда мы вернулись, Марк Хэндридж, закинув ноги на стол, как раз читал досье кого-то из наших источников.
Жизнь продолжалась, несмотря на все сомнения и предупреждения. Как раз за месяцы до апреля 1992 года произошло особенно много интересного. Как правило, мы много ездили, отслеживая российские военные перевозки и "объедали траву" со свалок – наших "вонючих сокровищниц". Однажды новая администрация Ведомства федерального имущества в Магдебурге подсказала нам дом, в котором раньше находился военных трибунал российских войск. Юристы выехали оттуда за одну ночь. Но, тем не менее, они оказались настолько любезны, что оставили все свои документы.
Когда я шел по коридорам многоэтажного здания, то чувствовал себя как будто в доме с привидениями. Все выглядело так, будто солдаты могут вернуться в любой момент. Повсюду валялись папки с документами, сейфы остались открытыми. В комнате для переговоров на столе стояли кофейные чашки. В личных шкафах висели кителя, стояли сапоги и туфли. Чтобы вывезти весь материал, нам нужна была поддержка. На нескольких грузовиках мы, в конце концов, вывезли в Берлин все судебные протоколы, уставы, предписания, секретные приказы и папки со списками личного состава. Некоторые сейфы были переданы американцам просто в закрытом виде.
Российская контрразведка не спит
За прошедшее время работа по сравнению с первыми неделями и месяцами усложнилась. Другая сторона начала защищаться от наших операций. В одного нашего майора, проводившего операцию по наблюдению, стреляли. Мой коллега Фредди во время ночной рекогносцировки авиабазы Шперенберг попал в рискованную ситуацию. Со специальной американской видеокамерой он проводил измерения уровня шума. Это должно было нам помочь отличать по звуку свои самолеты от вражеских. Русские заметили вторгнувшегося на их объект чужака и, чтобы прогнать, гонялись за ним на вертолетах.
Но самый сенсационный случай произошел в городе Нойруппин. Один-единственный раз в операции лично участвовал офицер-оперативник из Мюнхена. Он должен был завербовать одного русского – потенциального агента-"крота". Пуллах все подготовил очень профессионально, даже создал для этой операции специальный штаб. Наш оперативник установил контакт с российским офицером и дважды встречался с ним. Потом русский пригласил его к себе домой. Он пообещал, что передаст ему при этой встрече "совершенно секретные" документы.
Как только разведчик БНД вошел в квартиру своего нового информатора в Нойруппине, дверь дома за ним вдруг закрылась. Внезапно в лицо ему ударили лучи мощных ламп. Застрекотали видеокамеры. Агентуристу пришлось сесть и подвергнуться допросу с участием нескольких офицеров российской военной прокуратуры. "Гостеприимные хозяева" были немало удивлены, обнаружив при обыске его портфеля, что немец и сам принес с собой некоторые документы.
Это были его личные счета, собранные для отчета за командировки и агентурные встречи, а также полный план операции по вербовке этого офицера из Нойруппина.
Кроме того, там нашлись предписания по организации оперативной работы в новом берлинском филиале. Для российской контрразведки ценность этих бумаг была огромной. Позднее в БНД этот скандал усиленно старались приуменьшить. И никто не сделал из случившегося никаких выводов. С берлинскими сотрудниками даже не провели инструктаж. Ответственные лица перешли сразу к обычной повестке дня, а через какое-то время даже повысили в должности шпиона-неудачника.
Пару месяцев спустя произошел подобный случай, когда в беду попал один из агентуристов нашего берлинского подразделения. Он специализировался на автомобильных рынках, которые как грибы после дождя выросли в непосредственной близости от казарм ЗГВ. Этот разведчик всегда был в разъездах один – еще одно доказательство того, как мало Служба уделяла внимание оперативным вопросам. От русских его деятельность не укрылась, потому они решили приготовить для него ловушку
Они просто переставили дорожные указатели, показывающие границу запретной зоны военного объекта. Наш разведчик полагал, что находится на авторынке, а на самом деле был уже на территории российской воинской части. Его подвергли аресту и допросу военных прокуроров. Чтобы сломить его, русские запугивали его отправкой в Москву – во дворе уже стоял готовый к вылету вертолет. Но потом они все же передали его в руки местной полиции.