В то время не боялись использовать строгую изоляцию. Считалось, что она имеет могучее воспитательное воздействие, подобно ожиданию перед кабинетом Биля. Представитель управления сказал, что теперь у меня будет достаточно времени для самонаблюдения.
В интернате Химмельбьергхус и в королевском воспитательном доме часто изолировали, запирая в разных местах, в основном в подвалах, но случалось, что и в других местах. В воспитательном доме было установлено наказание за троекратное опоздание: тебя ставили «часовым» в пустом хозяйственном чулане под портретом короля Фредерика и королевы Ингрид. Приходилось стоять с восьми часов утра до шести вечера, но хотя ты и находился в темноте в положении «смирно», это конечно же не могло сравниться с шестью месяцами и одиннадцатью днями.
И все же это можно было выдержать – многим до меня удавалось. Но когда меня перевели в Ларе Ольсенс Мине, я был, по-видимому, сломлен всем тем, что произошло, и тем, что я, привыкнув говорить с Катариной и Августом, был теперь лишен этой возможности.
Если тех, кто тебя слушает и кто является твоими друзьями, все равно должны забрать от тебя, то лучше было бы никогда их не знать.
С тех пор мне бывает трудно выносить закрытые двери и оставаться в комнате с другими людьми. Много лет спустя, после того как меня усыновили и когда я получил образование, окончив университет, я пытался работать: я преподавал на кафедре физкультуры университета в городе Оденсе. Я проработал там полтора года – и больше не смог. Меня то и дело мучил страх, что меня, как тогда, оставят одного: стоило мне оказаться перед двадцатью студентами с грузом ответственности на плечах, как начинало казаться, что сейчас они тебя оставят и запрут за собой дверь и не найдется даже кнопки, чтобы можно было вызвать надзирателя. К тому же я очень боялся опоздать и поэтому приходил за много часов до начала занятий, и все равно страх не покидал меня – через полтора года мне пришлось отказаться от работы.
Если бы меня не ввели в лабораторию, было бы трудно или даже невозможно жить в обществе и найти себе какое-то место в окружающем мире.
Здесь дверь тоже закрыта. Но я заключил договор с ребенком. Нам обоим трудно мириться с закрытыми дверями. Договор состоит в том, что если станет слишком тяжело, разрешается постучать и сказать об этом. И тогда другой откроет дверь в комнату того, кому плохо.
Срок моего пребывания не был определен. И все же я нашел выход – это были книги. Я нашел книги, и с их помощью я подготовил сообщение о случившемся в форме речи. Я знал, что когда-нибудь состоится очная ставка.
Очная ставка была установленной практикой в управлении. Если в учреждении были выявлены случаи насилия или злоупотребления или же имелось подозрение в каком-нибудь другом должностном преступлении и показания взрослых противоречили показаниям детей, тогда устраивали очную ставку – таково было правило.
Таким образом можно было уничтожить все сомнения. Таким образом можно было узнать полную и окончательную правду о том, что произошло. Чтобы выяснить, кого надо привлечь к ответственности, и чтобы виновные понесли наказание.
Думая об этом, я и готовил свою речь. Я представлял себе, что она будет обращена к Билю, Фредхою и Карин Эре, и к представителям управления, и к Катарине.
Я представлял себе, что каким-то образом и Август тоже будет там. Хотя это и была безумная мысль.
В качестве оправдания я просто хочу указать на то, в каких условиях проходила моя работа. Я более уже не отличал день от ночи.
Теперь, спустя столько времени, становится ясно, что мы действительно почти обо всем догадались.
У них был грандиозный план. Собрать всех детей в датской школе, и дефективных, и правонарушителей, и тупых – всех, вплоть до слабоумных. Частная школа Биля должна была стать моделью этого объединения. Школа должна была стать лабораторией, мастерской для изучения того, как должно происходить объединение. Того, какие меры безопасности, психологическая помощь, дополнительные занятия потребуются.
Жесткими и надежными рамками для проведения этого эксперимента должны были стать школьный порядок и точность.
За последние несколько лет мне постепенно удалось найти большинство документов тех лет. Некоторые из них находятся в Управлении общеобразовательных школ, некоторые в Педагогическом институте, в Фонде помощи детям-сиротам королевы Каролины Амалии и в Высшей педагогической школе на Эмдрупвай.
В них говорится о том, что с 19б4 по 1974 год осуществлялось пятьдесят четыре крупных эксперимента по интеграции больных учеников в датскую школу. Пятьдесят четыре.
Но даже сегодня, на расстоянии, эксперимент в школе Биля кажется чем-то особенным.
Когда я читаю их ходатайства тех лет о финансировании и поддержке проекта, я их не понимаю.
Они – словно воспоминания Биля. Такие текучие. Полные самых хороших побуждений. И тем не менее как будто без всякой связи с тем, что действительно происходило. Словно прекрасная фантастическая теория о времени, детях и единении.
И полностью оторванными от этой теории оказались их поступки.
Меня удивило, как легко было получить доступ к архивам. Встретили меня очень любезно. Когда-то они делали все, чтобы сохранить происходящее в тайне. В то время царило замалчивание, секретность – один из основополагающих принципов школы. А теперь как будто уже пропала всякая необходимость защищать какие-либо сведения.
Возможно, большинство думает как Оскар или Август, которые приходят ко мне в лабораторию и говорят, что я должен бросить эту работу, потому что семидесятые – это так давно. Все прошло, и уже слишком поздно.
Часто я так и думал: все прошло, и слишком поздно.
Когда приходят такие мысли, я знаю, что размышляю как взрослый. Стать взрослым – это значит забыть, а потом и отказаться от того, что было важно, когда ты был ребенком. И тогда я против этого выдвинул свои возражения.
Хотя все действительно прошло, и слишком поздно, и вообще совсем не так уж значительно, все-таки это твоя жизнь. И с тех самых пор все в жизни было связано с этим.
Но это вовсе не было незначительным. С тех пор я в этом убедился.
Их план касался всей вселенной, в этом я уверен. А такой план нельзя обойти молчанием.
В своих ходатайствах они говорят только о помощи уголовникам, детям с задержкой развития и дефективным – именно так они и писали, и в обоснованиях для получения субсидий были те же слова. Но в мыслях или где-то в подсознании, в качестве дальней цели, у них был весь мир. «Мы работаем ради величия грядущих времен»,- писал Биль. Они чувствовали, что время работает на них, что они занимаются тем, что получит дальнейшее распространение и вдохновит сначала всю школьную систему, а затем и всю страну. Когда надо было давать объяснения, они называли только отдельные группы детей. Но целью их была вселенная.
Биль, Фредхой, Карин Эре, Баунсбак-Коль, инспектор Министерства образования теолог Оге Хордруп, Хессен, Флаккедам, представители управления. Все они были уверены в том, что защищают вечные ценности. Они прямо этого не говорили, может быть, они даже так и не думали. Но где-то в глубине их души и среди них жила абсолютная, безграничная уверенность в том, что они правы и что их идеи и представления о будущих поколениях детей, которые становятся взрослыми, станут всем известны и распространятся по всей стране, и даже за ее пределы, возможно, даже среди мавров. Что когда-нибудь, не в таком уж бесконечно далеком будущем, можно будет заставить всех уважать их идеалы о прилежании и точности, и тогда во вселенной начнется безоблачное сосуществование всех живых существ.