В 1873 году, когда Сэндфорд Флеминг из компании «Канадские железные дороги» на международной конференции предложил «универсальное мировое время» для всего земного шара, в Америке существовало семьдесят пять местных стандартов времени. В 1893' году американский вариант инициативы Флеминга стал законом в Германии. Вскоре после наступления нового столетия большая часть Европы присоединилась к среднему гринвичскому времени.
Над всем миром растянули время как некий инструмент. А в воспитание детей школа ввела точность и аккуратность. И зашла при этом так далеко, что достигли границы того, что может вытерпеть человек. Той границы, у которой паутина начинает падать под своим собственным весом. Чтобы увлечь за собой паука.
Мы никогда не рвали и не портили паутину в Общине диаконис. Мы смотрели на нее, понимая, что она выражает некое равновесие. Паук сделал то, что он мог сделать. Паутина была хороша сама по себе.
Знал ли паук, что такое время?
Когда сестра Рагна сметала паутину, долгое время на том же месте не создавалась новая. Казалось, что паук чувствует прошлое. Животные, очевидно, чувствуют его, они ведь примерно помнят, что происходило, и извлекают из этого уроки. И они могут предвидеть, что произойдет в ближайшее время. Они знают, что события могут следовать одно за другим. Они, должно быть, имеют представление о последовательности.
Но ведь это не время. Время – это когда замечаешь, что за теми изменениями, которые являются выражением времени, имеется некая общность.
Когда мы говорим «время», мне кажется, мы вкладываем в это слово двоякий смысл. Мы имеем в виду изменения. И мы имеем в виду нечто неизменное. Мы имеем в виду нечто, что движется. Но на неподвижной основе. И наоборот.
Животные могут замечать изменения. Но чувство времени состоит из двойного ощущения неизменности и изменений. Оно может быть свойственно только тем, кто может выразить его. Это может быть сделано только посредством языка, а только у человека есть язык.
Ощущение времени и язык неразрывно связаны.
Если мы говорим, что «время прошло», значит, что-то изменилось, хотя бы положение стрелок на часах, иначе мы бы не смогли заметить эту перемену. Одновременно что-то осталось самим собой, хотя бы само время, иначе мы бы не могли опознать новую ситуацию как нечто выросшее из исходной позиции. Слово «время» представляет собой единство движения и неизменности.
В жизни каждого человека есть нечто значительное. Независимо от того, на что он годится. Значительное – это природа человека, против нее можно совершить насилие, но если количество этого насилия превышает какой-то предел, человек уничтожается.
Кажется, естественные науки почувствовали, что человеческая природа – это нечто, в чем человек заточён. Это все равно что сидеть под надзором по красным документам. И тогда они попытались надавить на природу, словно для того, чтобы освободить человека. Ничего хорошего из этого не вышло.
В школе Биля надо было сидеть за партой пять-шесть часов в день, не считая обязательного приготовления уроков, пять дней в неделю плюс воскресенье для интернатских учеников, более сорока недель в год в течение десяти лет. При этом постоянно надо было стараться быть точным и аккуратным, чтобы совершенствоваться.
Я считаю, что это было против детской природы.
По утрам над детским домом могла появиться пелена тумана – белый дым, поднимавшийся от земли. Там, где он встречался с солнечными лучами на паутине, повисали капельки росы. Крупные, с кривыми и перевернутыми отражениями белых нитей и туманной травы, и твоего собственного лица. Как будто в пространстве между влагой земли и огнем неба рождались маленькие вселенные в форме земного шара. И где-то в этой изогнутой безмолвной красоте зеркального мира можно было узнать самого себя благодаря остриженной под машинку голове.
Паутина, свет, роса – все это вместе было частью окружавшего паука мира и частью его природы. Но ни в коем случае не ограничением, не изоляцией – так мы тогда не думали, так я потом никогда не думал. Природа – это не смирительная рубашка, которую надо порвать. Природа – это дар Божий, возможность роста, которая дарована всему живущему.
Словно направляющая линия для всей твоей жизни.
Для Платона Бог был математиком, и для Кеплера тоже, так же считали Биль и Фредхой. Я думаю, что не случайно самыми важными для них предметами были биология и математика. Тот замысел, который был выше их, тот замысел, который вел их и школу, заставил их как можно больше приблизить свою собственную судьбу к Богу.
Математика – это своего рода язык. Единственное во вселенной, что не знает границ.
Психология и биология вынуждены были признать, что существует граница того, какие условия жизни способны вынести живые существа. Что существует предел тому, сколько дисциплины, насколько тяжелую работу, насколько жесткие рамки могут выдержать дети.
Даже у физики есть границы. Космический и атомарный хронон. Верхняя и нижняя границы.
Но математика безгранична. Для нее не существует нижних и верхних границ, есть только бесконечность. Возможно, она сама по себе, как они говорят, ни плоха ни хороша. Но там, где мы сталкивались с ней как с формой проявления времени, в виде цифр, которыми измеряются успехи и прогресс, в качестве аргумента того, что абсолютная истина возможна,- там она не была человечна. Там она была противоестественна.
Фредхой и Биль никогда не говорили этого прямо, но теперь я точно знаю, что они думали. Или, может быть, не думали, а чувствовали. Что представляла собой та космология, на которой основывались все их действия. Они считали, что вначале Бог создал небо и землю как сырой материал, словно это группа учеников, поступивших в первый класс, определенных и предназначенных для обработки и облагораживания. Словно прямой путь, по которому должно проходить облагораживание, Бог создал линейное время. А в качестве инструмента для измерения того, насколько продвинулся процесс облагораживания, он создал математику и физику.
Я подумал вот о чем: а что, если Бог вообще не был математиком? А что, если он работал, как Катарина, Август и я, не формулируя особенно четко ни вопросы, ни ответы? А что, если его результат не был абсолютным, а лишь приблизительным? Возможно, приблизительным равновесием. Не чем-то, что должно улучшаться и совершенствоваться, а тем, что оказалось в более или менее готовом виде и в некотором равновесии. Как два дерева, и солнце, и пар от земли, среди которых единственное, что от тебя требуется,- это закрепить свою паутину так хорошо, как ты только можешь, и этого будет достаточно, большего от тебя не потребуется. А если чему-то суждено измениться, то оно изменится почти что само по себе, не надо будет выбиваться из сил, можно просто оставаться верным своей природе, и тогда это случится. А что, если в этом и состоит замысел?
Август, Оскар Хумлум и Катарина навестили меня.
Можно появиться и сделать так, чтобы тебя услышали разными способами,- не обязательно приходить самому.
Вот теперь я расскажу. Расскажу, что сам я думаю о времени.
Чтобы почувствовать время и говорить о нем, надо заметить какое-то изменение. И надо заметить, что в этом изменении и за ним скрывается нечто, что имело место и раньше. Понимание времени – это необъяснимое объединение в сознании изменения и неизменности.
В жизни человека, твоей и моей, существуют линейные отрезки времени, у которых могут быть, а могут и не быть начало и конец. Состояния и эпохи, которые возникают закономерно или неожиданно, а затем проходят и больше никогда не возвращаются.