Я ждал, когда она успокоится. Как это ускорить, я не имел ни малейшего понятия.
— Понимаете, — говорила она чуть слышно, — художник видит в живых лицах свои будущие картины, а искусствовед — чужие и прошлые. Избыток знаний провоцирует ассоциации и гасит воображение. Зашоренность сознания, поэтому… поэтому так получилось…
— А как вы рассмотрели гвоздь и монетки?
— Когда он отвернулся к бармену, я смотрела через очки. И все видела — и монетки, и гвоздь, и часы, которые были у него на руке. Честное слово!
Я почесал в затылке
— Примут ли это в суде…
— В каком суде? — испугалась она.
— Нет, это я так… Опишите мне его часы.
Лия положила перед собой чистый лист бумаги и принялась делать набросок. Я же решил, что живописи с нас хватит.
— Нет, — сказал я, — давайте моим методом.
Карандаш замер в ее руках.
— Каким?
— Опознание.
Мы просмотрели несколько локусов, торговавших часами дорогих марок. Лия с уверенностью опознала «Омегу» в одну пятую цены моего флаера.
— Мне такие не нравятся, — прибавила она, как будто я советовался насчет подарка для Шефа.
— Вы завели себе БК?
— Нет, не успела. Вы же только вчера мне о нем сказали.
Браслет-коммуникатор я на всякий случай захватил с собой.
— Держите. С нами связывайтесь только с него. По номеру, полученному от ЧГ, больше не звонить. Все понятно?
Она не понимала. Но вдаваться в подробности я не стал. Возможно, все еще обойдется. Попросил не провожать.
С ночной смены Сигизмунд Моцарт вернулся в девять утра и сразу завалился спать. Во время смены ему удалось выкроить для сна часа два. Сейчас половина третьего. Итого: семь с половиной. Дам ему еще полчаса, подумал я и заскочил в «Мак-Дональдс» выпить чашку горячего шоколада.
Он опять был с зубной щеткой.
— Вы хоть когда-нибудь с нею расстаетесь? — поинтересовался я.
На распознание моего образа у него ушло девять секунд.
— А вы когда-нибудь перестанете путать двери? — отбил он, вытащив изо рта щетку. Мусорщикам палец в рот не клади, надо это запомнить. Он продолжил:
— Инспектор… как бишь его… показывал мне ваш снимок. Велел гнать вас с порога, если объявитесь.
— Объяснил почему?
— Нет.
— Хорошо, объясняю…
Дело обстояло так. В городе объявился маньяк, устанавливающий в частных квартирах подсматривающие жучки. Изображение качают в Канал и затем транслируют на Землю. Земляне над нами потешаются, программа идет по рейтингу второй, заменив прежде популярное ток-шоу «Есть ли жизнь на Фаоне». Вы любите землян?
«Да так, не очень».
Вы желаете нашего позора?
«Метеорит им в кратер!»
Полиция бессильна. Я из частного детективного агентства «Пиркентон». Вот вам карточка. Так и думал, что вы о нас где-то слышали. Читали? Тем лучше. Мы проводим независимое расследование. Лично для вас — бесплатно. Я пришел выяснить, наш ли маньяк поработал в его квартире, или тут завелся какой-то персональный жучок-маньячок.
— Снимите ботинки, — вымолвил Моцарт и полез в шкаф за тапочками. Это были хирургические бахилы, но не одноразовые.
Ботинки он переставил на резиновый коврик. Сбегал в ванную, принес обыкновенную половую тряпку и протер пол. Снова скрылся в ванной. Там зашумела вода. Вернулся ко мне, вытирая руки тряпочным (не бумажным!) полотенцем.
Комната-студия была вылизана до… впрочем, блестеть тут было нечему. Обстановка старенькая, бог знает с какой свалки, но чистая. Пол — линолеумный, когда-то серый, но теперь затертый до белизны. На столе у кухонной стойки лежала скатерть, и черт меня подери, если бумажная. На скатерти — стеклянная бутылка с молоком. Он убрал ее в холодильник. Как я успел заметить, в холодильнике не было ни одного полиэтиленового пакета. В крайнем случае — бумажные, но, в основном, всё в кастрюлях и стеклянных банках. Что он делает с пакетами? Найдя ответ, я испытал настоящий шок. Он их мыл и вывернутыми сушил на батарее у окна. Безотходное производство! Хотел бы я взглянуть на его туалетную бумагу.
— Не хотите перегружать свои мощности? — Я показал на сохнувшие пакеты.
— Беседуя с людьми на эту тему, — проговорил он удрученно, — я пришел к одному неутешительному выводу. Подсознательно все почему-то убеждены, что после того как отходы попадают в мусоросборник, они словно бы исчезают. Визуально, так оно и есть. Люди ведь не видят, что потом происходит с мусором. Они не подозревают, чем в дальнейшем предстанут перед ними их бывшие пакеты, тарелки и сменные лезвия.
Он бреется опасной бритвой, сообразил я. Нет, еще бывают электрические, — вспомнил я не сразу, потому что никогда ими не пользовался.
— Я читал, — продолжил он, — что когда-то не было одноразовых упаковок. Люди, стало быть, жили в энтропийной гармонии. А теперь ученые подсчитали, что на долю отходов, не утилизируемых природой, приходится восемьдесят процентов от массы всего, к чему человек приложил руку, хиросферы, так сказать. Вы представляете себе эту цифру?
Я представил в уме цифру восемьдесят. Ничего особенного. Не триллион же.
— Нет, — сказал я и вспомнил, как вчера вечером выбросил тридцатилитровый пакет на восемьдесят процентов заполненный пластиковой тарой из-под еды и кофеиновой шипучки. В какой упаковке с тянучками я обнаружу их переработанные останки? Меня покоробило. Я попросил его выдать мне эту тайну.
— Не хочу вас расстраивать, — ухмыльнулся он. — Но так жить нельзя!
Конечно же, я согласился. Потом переменил тему:
— Вам поздравления от наших экспертов. Они поражены, как вы быстро нашли жучок. Не всякому спецу это по силам. У вас ведь не было специальных приборов?
— Нужны мне ваши приборы! От них тараканы мутируют.
— От приборов?!
— От излучения. А мне не верят. Я положил в вентиляционное окно липучку, чтобы набрать несколько штук и отнести в лабораторию для генетического анализа. Среди тараканов на липучке оказался этот жучок. Я отдал его в полицию.
— Когда вы положили липучку?
— Накануне того дня, когда нашел жучка.
Я оглядел студию в поисках вентиляционного окна. Рядом с навесным кухонным шкафом сверкала никелированная решетка.
— Там? — спросил я и получил утвердительный ответ.
Для того, чтобы дотянуться до решетки, мне не хватало десяти — пятнадцати сантиметров. Я попросил стул, встал на него и, сняв решетку, заглянул в вентиляцию. Внутри лежала свежая липучка. Тараканов что-то не было видно.
С высоты стула я заметил, что в студии есть еще одна дверь.
— У вас еще, кажется, спальня… — я не был уверен, что правильно ее интерпретировал. — Вы там проверили?
— Полиция проверила. Сказала, что чисто.
— А комлог, компьютер?
— Комлог я ношу с собой. Я проверил компьютер на наличие вирусов. Остались только те, что всегда там были.
— Почему вы их не выведите? — изумился я.
— Мне говорят, что их нет. Наверное, считают меня психом. Они все заодно — и хакеры, и генетики, и полиция.
Похоже, у бедняги было много врагов. Я спросил, кого он подозревает в первую очередь. Моцарт недоверчиво нахмурился.
— Вы же сказали, что жучок установили для трансляции…
— Надо исключить ваших персональных недоброжелателей. Ведь они у вас есть?
— А у кого их нет? Вот, чиновники из окружного управления не хотят приводить дом в порядок. Теперь приходится искать другую квартиру. Кстати, у вас нет ничего на примете? Недорого чтобы.
Мне нечего было ему предложить. Я сказал, что, по моему мнению, все сходится на маньяке-телелюбителе. Попросил быть бдительней, не давать спуску чиновникам, и если что, сообщить мне тотчас. Выходя из подъезда, забыл про замерзшую лужу.
Из флаера я позвонил Шефу, обрисовал ситуацию. Тот заметил:
— Если он продает недостатки нашей очистной системы межпланетному экологическому контролю, то за ним могли следить, например, спецслужбы.
— Не думаю. Между делом я проверил его на лояльность. Похоже, он умеренный патриот: семь баллов по девятибалльной шкале.
— Как это?
— Тест Фрумкина. В кратер, а не в задницу.
Шеф поморщился. Неужели он ожидал от меня чего-то другого?