Нападавшие несли потери, в их рядах началась паника. Вскоре стрельба с той стороны окончательно стихла. Я поздравил роботов с победой. Братья по оружию опустили винтовки, — кроме того, чью винтовку я сейчас держал, — но радости от победы ничем не выражали. Вероятно, их этому не учили, или они до сих пор не верили в свой успех.
Внезапно за спиной раздался металлический скрежет. Я оглянулся. Небольшая часть стены отъехала в сторону, и из проема показался какой-то тип в черном комбинезоне. Почему он в черном? — задумался я, опустошая обойму в его сторону. Тип пожелтел, но никак не посерел или позеленел — как те, что на нас нападали. Проем опустел. Через секунду оттуда заорали, чтобы я прекратил стрельбу. Одновременно эту просьбу повторили по громкоговорителю. Там меня назвали «мужчиной в черной куртке с маркером». Поскольку до этого громкоговоритель мне явно симпатизировал, объявляя убитыми одного противника за другим, я его послушал. «Выходите с поднятыми руками, — крикнул я в проем. — Оружие бросайте перед собой».
«Это служба охраны, — закричали мне в ответ. — Игра окончена!»
Я подождал, пока голос свыше не подтвердит это утверждение, затем вернул винтовку роботу и сказал, что тот, кто в проеме, может выходить без опаски. На площадку тут же полезли черные комбинезоны, их было много, как тараканов. Началось выяснение отношений, но без рукоприкладства. Их было больше, зла я на них не держал, поэтому подчинился приказу пройти с ними «для дальнейших выяснений».
Шли сначала туннелем, потом всей толпой ввалились в лифт и спустились на первый этаж. Там нас ждала еще одна толпа охранников. Ими, как это не странно, предводительствовала женщина — высокая большеротая брюнетка, чей возраст я вчерне оценил в тридцать пять. Добавив вычтенное дорогим уходом, я получил сорок — сорок два, не больше. Она была в деловом костюме, и будь ее юбка на полметра длиннее, воображение нарисовало бы мне более стройные ноги, ибо по натуре я все-таки оптимист. Глаза из египетских ночей были густо подведены тушью. Золотой скарабей вцепился ей в затылок, удерживая пышные кудри от явного желания рассыпаться по плечам.
— Это вы там стреляли? — спросила она жутко томно.
— Покажите мне того, кто ТАМ не стрелял, — огрызнулся я.
Дама улыбнулась и обратилась к кому-то сзади:
— Олли, ты успел хоть раз выстрелить?
Мне показалось, что если этот Олли ответит «нет», то ему позволят пострелять в меня прямо сейчас. К счастью, он ничего не ответил. Молча оттолкнув охранника, он выбрался вперед.
Так-так, подумал я, сможет ли баллистическая экспертиза определить, кто, я или робот, испортил удовольствие великому Оливеру Брайту, — актеру, на чьих фильмах выросло то поколенье, к которому, формально, отношусь и я?
Брайту было за пятьдесят, но на вид — не более сорока пяти. Высокий, стройный и подтянутый. Короткие темные волосы и матовый загар лица контрастировали по принципу «кто больше» с белым вязаным свитером, который появился после того, как актер расстегнул верхнюю часть комбинезона. Свернутый в три слоя воротник подпирал треугольный подбородок с ямочкой. Пятна краски на комбинезоне сидели кучно, что говорило в пользу моей меткости, но во вред всему остальному.
Он внимательно оглядел мою персону, и когда очередь дошла до головы, его стальной взгляд пронзил меня до мозжечка. Длинными музыкальными пальцами он слегка коснулся плеча дамы, она сделал шаг назад, как бы уступая место мужчине. В эти несколько мгновений он смотрел на нее, демонстрируя мне свой безупречный профиль. Противник классических форм Виттенгер, завидев такой профиль, начинает разминать кулаки, потому что у самого инспектора голова, как картофелина (с глазками , добавлю в скобках, а ударение ставьте, где хотите).
— Как вы его проворонили? — спросил Брайт у начальника охраны. Тот ответил, что они сейчас это выяснят. То, что Брайт не соизволил обратиться ко мне хотя бы с грубой бранью, меня чрезвычайно оскорбило. Интуиция подсказывала, что главная здесь все-таки дама — это следовало, например, из того, что, ответив актеру, охранник посмотрел на нее взглядом провинившейся собаки.
— Автограф я у вас после попрошу, — сказал я раздраженно, — представьте мне даму.
Охранник зарычал и двинулся на меня. Я отметил, что у него не прикрыта печень.
— Не надо, — сказала она властно. Клянусь, она обращалась ко мне, а не к охраннику. Однако он принял команду на свой счет и остановился в ожидании, что ему намекнут, чего, собственно, «надо».
— Я сама поговорю, — продолжала дама, снова выбираясь вперед. — Документы у вас есть? — спросила она так, как спрашивают у беспризорного ребенка, есть ли у него родители.
Мой ответ не пришел бы в голову ни одному нормальному ребенку:
— Я журналист, — сказал я, протягивая ей карточку «Сектора Фониссимо». — Собираю материал о фаонских развлечениях.
— Почему вы не воспользовались обычным путем?
В ее голосе слышался неподдельный интерес, поэтому было самое время выдвинуть встречное условие:
— Мы можем поговорить где-нибудь наедине?
— Крег, — обратилась она к охраннику, — проводи господина Ильинского в мой кабинет.
Крегу приказ не понравился. Свое недовольство он выражал тем, что пока мы шли до кабинета, все время норовил пихнуть меня в спину, я же умудрялся ускорять шаг за мгновение до очередного толчка, поэтому со стороны казалось, что охранник пытается стряхивать с меня пылинки, а я ему этого кокетливо не позволяю.
Я ожидал увидеть оружейный склад, но оказался в восточной лавке.
— Неужели, — вслух удивился я, — «Дум-клуб» служит только для прикрытия? На самом деле здесь курят опиум.
— О, нет! — как бы с сожалением возразила хозяйка кабинета.
— Так вы всем этим управляете? — я сделал, в буквальном смысле, широкий жест.
— Владею, — поправила она, и поправка эта удивила меня больше, чем восточная лавка.
— Это к лучшему. Обычно журналистам отказывают, ссылаясь на приказ от начальства. Как мне к вам обращаться?
— Зовите меня Изидой. — Снова томно и как-то загадочно, словно это имя обязано было мне о чем-то сказать. Я сделал восхищенное лицо:
— Необычное имя. И красивое.
— Не имя, а бремя… Вы обещали рассказать, почему вам пришло в голову повоевать на стороне роботов.
— В спорте я всегда болею за слабых. К тому же, никто никогда не писал о пейнтболе со стороны роботов. Редактор и читатели будут довольны.
— Честно говоря, я впервые слышу о «Секторе Фаониссимо». Крег сказал, что для журналиста вы слишком хорошо стреляете.
— Ценю ваш такт, — я отвесил ей поклон, — как ни больно мне слышать, что вы не являетесь нашей читательницей, комплимент от Крега меня утешит. На обратном пути я его поблагодарю, не забыть бы только…
— Он вам напомнит, — усмехнулась Изида, — впрочем, на его месте, я бы не стала этого делать. Так что вы собираетесь написать о сражении? Вам понравилось?
— Боюсь, я посоветую читателям сражаться между собой, а роботов определить в интенданты.
— Наши клиенты, при условии, что они читают «Сектор Фаониссимо», в чем лично я сомневаюсь, вас не послушают. Это деловые люди, и с них хватает конкуренции в сфере бизнеса. В «Дум-клубе» люди играют на одной стороне. Человеческие слабости, которые они при этом обнаруживают — такие, как страх, неуверенность в себе, неспособность быстро принимать решение, — игроки не могут использовать друг против друга, то есть поступать так, как они привыкли поступать вне стен этого клуба. Напротив, они вынуждены помогать друг другу, взаимовыручка рождает доверие, которого им так не хватает в обычной жизни. Вы бы знали, сколько выгодных сделок заключается сразу после окончания игры! Поэтому вы просто обязаны написать, что, несмотря на кажущуюся агрессивность игры, по сути, она гуманична и, безусловно, полезна для общества…