Радио по утрам громко, очень громко поет. Тише сделать невозможно. Принудительная трансляция — так это называется.
Девочки зашевелились. Скоро проверка. Я ожидаю вызова.
— Малявина! С вещами!
В суд ехала с цыганками. Дорогой много говорили.
— Отчего вы кочуете до сих пор? — спрашиваю.
— Родину ищем.
— Индию?
— Да.
— Но ведь вы теперь знаете, где она.
— Знаем.
— И что же?
— У нас две родины. Россия — тоже родина. В России к цыганам хорошо относятся.
— Да-да, — улыбаюсь. — И к вам, и ко мне очень хорошо отнеслись.
— То власть. А не люди.
Парень в «обезьяннике», то бишь в другом отсеке, сидит на полу, подпрыгивает, как будто машина не по Москве движется, а по проселку. Сидит босиком. Жарко очень. Кроссовки стоят рядом. На ступнях у парня наколки — погоны милицейские. Ноги вытянул, сам серьезный такой.
Цыганка мне глазами показывает на босые ноги парня.
Он заметил, что нас заинтересовали его «погоны», но по-прежнему оставался очень серьезным.
Прав Гоголь: в основе смеха лежит несоответствие. Серьезность парня, который и бровью не повел в нашу сторону, и его ступни с милицейскими погонами рассмешили и меня, и цыганок. Конвоир тоже расхохотался.
А из «стаканчика» «особо опасный» преступник, наглухо запечатанный, спрашивает:
— Чего ржете-то? А?
Мы пуще прежнего смеемся.
— Ну расскажите! А то сдохнуть в этом «стакане» можно.
А как рассказать? Да и неловко вроде бы.
Парень с «погонами» неожиданно веселым голосом спрашивает:
— Как тебя звать-то?
— Кого? Меня? — донесся голос, как из бочки.
— Да. Тебя.
— Мишей.
— И я Миша. Понимаешь, тезка, последний раз меня загребли из-за того, что я ментовские погоны нарисовал на ступнях своих ног. Следовательно, я топчу ногами их погоны. Понял?
— Ну? — делово интересничал Миша из «стакана».
— Ну и вот… лежу я на пляже в Серебряном бору, загораю… Забыл я про погоны-то, не видел, что менты по пляжу разгуливают. В нирване был… Ну, они мне хорошенечко напомнили про них.
— Ага. Ты пьяный был? Да?
— А как же? Во хмелю!
— Дрался с ними?
— В натуре.
Конвоир сделал строгое лицо.
— Прекратите разговоры. — И тут же спросил: — Тебя по «хулиганке» взяли или за погоны?
Миша из «стакана» возражал:
— Нет такой статьи, чтоб за погоны взяли.
Дед смешной наружности разворчался:
— Ты еще флаг советский наколи… Или из ЦК кого-нибудь нарисуй и топчи… Это надругательство, вот что это.
— Плохо то, что он с ментами подрался, — размышлял Миша из «стакана». — А сам-то как думаешь?
— А чего теперь думать? — спокойно сказал Миша с «погонами». — Теперь все равно. Лета жалко. К морю хотел. А так… что… привык уже. Да, дед?
— Да, — вздохнул дед. — Кабы не жара, то и ничего… Привыкли уже.
В зале судебного заседания в первых рядах все те же зрители, в основном дамы. Конечно, и Инна Гулая здесь. Таня и Сережа чуть поодаль. Танюшка показывает мне, что, мол, я хорошо сегодня выгляжу. Ну и слава Богу!
Выступает Наташа Варлей.
Я ее знаю давно. Наташа училась в нашем институте. Она была очень популярна после фильма «Кавказская пленница», но всегда оставалась скромной.
И сегодня она тихая, сосредоточенная. Я уверена, Наташа будет правдивой в своих показаниях. Чувствуется, что она верующая.
Они подружились со Стасом на съемках фильма Бориса Фрумина «Ошибки юности».
Стас очень хорошо относился к Наташе и все удивлялся:
— Валена, как же так? Она — звезда, а у нее столько забот. Я понимаю, что она очень любит своего сына, но нельзя же все хлопоты брать на себя. Поди, в Америках она была бы ого-го-го!
Как-то он сказал мне:
— Мы с Витей Проскуриным к Наташе Варлей пойдем, и ты приходи после спектакля.
Наташа жила рядом с Арбатской площадью.
Прихожу. Стас прямой, как струна, встречает меня, улыбается, важничает, не скрывает того, что ему несказанно приятно в нашем с Наташей обществе.
Витя уже уходил домой, а мы остались. И как-то так получилось, что мы с Наташей говорили вдвоем. Беседовать с ней очень интересно. И так вышло, что Стасу мы почти не уделили внимания.
Я не заметила, что он сник, а когда вышли на улицу, он и вовсе не разговаривал со мной. К дому пошли пешком, и тут я заметила его неважное настроение, но не стала ни о чем спрашивать, потому что настроение Стаса быстро менялось. От веселости к задумчивости, а порой и к сердитости был один шаг.
Вдруг он остановился и очень обиженно сказал:
— Как же так, Валена, ты ни разу не поглядела на меня? Я столько рассказывал Наташе о нас с тобой, а ты на меня ни-ка-ко-го внимания… А?
— Неужели?
— Ты меня вообще не замечала.
— Так получилось, Стас.
— Я хвастался, что ты любишь меня, а выходит…
— А выходит — зря хвастался?
— Да, — признался он.
И тут же понял, что обида его довольно смешная, и первый засмеялся, а смеялся он заразительно, до слез. Я ему не уступала. Не могли идти дальше от смеха. И Гоголь Николай Васильевич в своем сквере будто радовался нам.
А теперь Наташа Варлей стоит перед моими судьями и рассказывает про нас. Наташа говорит тихо, а публика хочет ее слышать. Кто-то, как в плохом театре, не выдерживает:
— Можно погромче?
Наташа не обратила никакого внимания на эту реплику и продолжала говорить.
Я вижу, что судьям ее речь становится неинтересной, потому что в ней нет ничего, что могло бы сработать на искомый «мотив неприязненных отношений» между мной и Стасом. Наташа была так правдива, что судьи почти не задавали ей вопросов..
Как хорошо, когда не разочаровываешься в человеке! Дай Бог Наташе самого лучшего!
…Нет, это невыносимо!
Это просто бессовестно!
Прокурор и общественный истец вовсю шепчутся. Нельзя же так!
Заседание прерывается, и я пишу заявление: «В который раз прошу сделать замечание прокурору и общественному истцу по поводу неэтичного поведения во время судебных заседаний. Прошу пресечь их недостойное поведение и впредь не разрешать им неприличное перешептывание во время процесса».
В перерыве подходит ко мне адвокат[4], облокачивается на барьер, за которым я сижу, и говорит:
— Вон, видите, девочка на вас похожа. Видите?
— Нет, не вижу.
— Очень похожа.
— Вас интересует что-то? Или вы по поводу девочки подошли?
Адвокат официальным тоном стал перечислять:
— Елена Санаева несколько раз просила дать ей слово. Отказывают. Анатолий Заболоцкий тоже написал заявление с просьбой выступить в суде, но оно пока не удовлетворено. — И поинтересовался: — А что, Заболоцкий хорошо знал Стаса?
— Довольно хорошо. Он хотел снимать его в фильме «Пастух и пастушка» по Виктору Астафьеву. Стас очень надеялся на их совместную работу. Стас почитал талант Заболоцкого.
— Да… Заболоцкий — превосходный оператор… «Печки-лавочки», «Калина красная», «Альпийская баллада»… Он что, хотел снимать новый фильм как режиссер?
— Да.
— Заболоцкий здесь, он в коридоре. И Кайдановский. И многие другие.
Саша Кайдановский! Его вызвали? Или сам пришел? Очень интересно, как он будет держаться, что будет говорить. Наши отношения начались в 69-м. Четырнадцать лет мы знаем друг друга.
4
По этическим соображениям я не называю имени адвоката, который представлял мои интересы в судебном процессе. Но во избежание возможных кривотолков хочу сразу же отделить этого анонима от С. Ария — замечательного юриста, подключившегося к моему делу уже после вынесения приговора и сыгравшего большую роль в моей судьбе.