А теперь Олег Стриженов подходит к «воронку», из которого мне нельзя выходить до приказа конвоира.
Худенький «наркошка»[5] из «обезьянника» досадовал:
— Эх, не видно!
Я присела на корточки и подала руку Олегу. Он вглядывался в меня и был очень серьезен, а я улыбалась. Братва в своем отсеке, схватившись за решетки, замерла.
— Я здесь снимаюсь в фильме у Бориса Григорьева. Целый день жду тебя. В суд прийти не смогу, а моя Лина завтра обязательно придет.
— Передай ей низкий поклон от меня.
И замолчали. Тишина была необыкновенная. Потом Олег резко отвернулся и быстро пошел по дороге государства Бутырского в сторону проходной.
Так и стоят у меня перед глазами напряженные кисти рук заключенных. Рук было много, очень много. Лица оставались в темноте, а кисти рук, вцепившихся в решетку, белели. Какая жуткая фреска под названием «Тюрьма».
Все замерло на какое-то время… Потом кто-то тяжело выдохнул многозначительное «да».
Конвоир, опустив глаза, проводил меня до двери главного корпуса Бутырской тюрьмы.
И снова тесная-претесная камера, где совершенно нет воздуха из-за нагревшихся за день решеток и прочих железяк. Дымно и влажно в камере, ветхое тюремное белье, кое-как прикрывающее шконки, мокрое и вот-вот расползется вовсе.
Девочки притихшие.
Рая-мальчик вдруг спрашивает:
— Валюша, ты знаешь, сколько мы государству стоим в сутки?
— Нет.
— Тридцать семь копеек. Во как!
И отрывисто засмеялась. Хотела рассмешить всех. Не получилось. Все оставались молчаливыми. Отрешенно-задумчивыми. На усталых лицах — печаль.
А на следующий день в суд, как и обещал Олег, пришла Лина. Лионелла Пырьева — последняя из трех женщин, любимых легендарным Иваном Александровичем Пырьевым. Первыми были Марина Алексеевна Ладынина и Люся Марченко.
В 1959 году меня пригласили на кинопробы, остановив прямо на улице. Я пришла на «Мосфильм» и… заблудилась. Не где-нибудь, а в павильоне, в котором Иван Александрович Пырьев снимал «Белые ночи» по Достоевскому с прелестной Люсей Марченко и Олегом Стриженовым: в то время Олег уже был суперзвездой.
В огромном павильоне — Петербург Достоевского с каналами, мостиками, фонарями, дворами-колодцами и даже туманом… Самый настоящий город с притихшими вечерними домами.
И вдруг вижу — диво-дивное: Мечтатель и Настенька стоят на набережной канала. Олег Стриженов и Люся Марченко, взволнованные, произносят реплики своих героев. Иван Александрович удовлетворен актерами.
Я уже читала Достоевского, была влюблена в Олега Стриженова и восхищалась Люсей Марченко в фильме «Отчий дом». И конечно же много раз смотрела фильмы с ослепительной Мариной Ладыниной.
— Приготовиться к съемке! — командует тем временем второй режиссер.
И вдруг, к своему ужасу, замечает, как я выглядываю из-за угла декорации дома. Мигом оказывается возле меня и шипит:
— Немедленно покинь павильон! Безобразие! Кто тебя сюда впустил?!
— Никто.
А Иван Александрович кричит:
— Все ушли из кадра! Мотор!
Второй режиссер — это была жен шина — профессионально зажимает мне ладонью рот и мы замираем…
Как во сне… Я слышу текст Достоевского… Совсем рядом Олег Стриженов… Марченко… Пырьев…
— Снято! — радуется Иван Александрович.
— Перерыв на обед! — звонко закричала второй режиссер у самого моего уха и добавила, адресуясь уже ко мне: — Выход там. Иван Александрович не любит посторонних в павильоне.
Но мне не казалось, что я посторонняя.
Режиссер ушла на обед, а я осталась и стала осматривать этот уж точно «умышленный» город. Вода, да-да, самая настоящая вода темнеет в канале, фонари погашены, а туман, устроенный пиротехниками, еще не рассеялся.
Из павильона все вышли.
Я прошлась по набережной и остановилась на мостике, где снималась сцена. Вдруг слышу:
— Ты что здесь делаешь?
— Гуляю.
Иван Александрович стоял в арке «петербургского двора» и с интересом разглядывал меня.
Голос его был нестрогим.
— Гуляешь?
— Да.
— Иди сюда.
И скрылся в арке.
Я вошла в арку и обнаружила уютное пространство, где отдыхал Пырьев. В уголке стояли два шезлонга и легкий складной стол. Иван Александрович предложил мне присесть.