— А покажешь, если пришлют?
— Хорошо. Пойди умойся, Глафира, не надо, чтобы видели тебя заплаканной.
Глафира пошла к умывальнику, спина прямая, тяжелая коса почти до колен.
Ну, вот и гимн: «Союз нерушимый республик свободных…» Началось движение. Мы с Глафирой успели сделать утренний туалет и теперь ждем проверки. От умывальника тянется по всей камере очередь.
Прошла проверка.
Принесли так называемый чай.
И вдруг истерический крик:
— Где моя колбаса, суки? Кто сожрал мою колбасу? — кричало мужеподобное рыжее отвратительное существо со старческим ртом.
Все молчат, занимаются своими делами, только Седовласая, подруга противного существа, соскочила со своей шконки, налетела на молодую грузинку и стала бить ее.
Грузинку уже били не раз, и никто не заступился, потому что она обвинялась в убийстве ребенка. Такие здесь законы.
А Седовласая просто садистка. Ей доставляло огромное удовольствие бить обезумевшую от страха грузинку. Эта Седовласая с удовольствием шарахнула бы кого-нибудь другого, но смелости не хватает, а здесь можно разгуляться, никто не остановит. Скандал вспыхнул, как огонь, и грозил этот огонь обернуться пожаром.
Два раза открылся глазок в двери — в него дежурные следят за камерой. Кормушка не открылась. Замечания дежурные не делают, значит, скандал учинен специально. Я подозревала, что мужеподобное существо — куруха, то есть стукачка, теперь убедилась окончательно.
Что же делать? Как все это остановить?
А Золотая со своей подругой смеются. Что смешного? А они хохочут… Почему — Золотая? Она работала на фарфоровом заводе и имела отношение к жидкому золоту, оно ее и подвело.
Я хотела было спуститься вниз, а Золотая опять хохочет:
— Валюта, не надо. Сейчас кашу принесут, и все успокоится.
Преотвратное же существо уже вопило про какие-то носки — мол, носки сперли.
— Ой, не могу, — хохочет Золотая.
Я нагнулась к Глафире:
— Глафира, почему не появляются дежурные?
— Не обращай внимания…
Приподнялась ко мне:
— Я прошу тебя: никакого внимания.
Ромашка сосредоточенно смотрела на скандалисток, не произнеся ни слова.
Хлопнула кормушка, привезли кашу. «Пионер» называется. Не знаю, почему «пионер», по каким таким признакам, но «пионер» — и все тут. Все ринулись к кормушке…
Какое тяжелое утро после вчерашнего светлого дня. Боже ты мой!
Моя соседка Галочка заботится обо мне:
— Пойдем за стол.
— Не хочу, Галочка.
— Ну я тебе сюда принесу.
— Не надо. У нас что-нибудь осталось из еды?
— Нет, только луковица, — засмеялась Галочка. — Ничего, выдержим, завтра ларек.
Легко спрыгнула вниз и принесла два «пионера» и две кружки чая.
— Луковицу съедим в обед, — сказала Галочка, взяв на себя роль хозяйки.
Я взглянула на грузинку — та уткнулась в подушку и как-то странно мотала головой.
После завтрака я прикрыла глаза полотенцем, чтобы свет не попадал, и стала медленно про себя приговаривать то, что помнила из советов Владимира Леви: «Покой. Священный покой. Всеобъемлющий покой. Великий покой».
Стало легче.
А Седовласая с мужеподобным мерзким существом резались в домино, громко смеясь и стукая костяшками нарочно сильно. Что-то у них не вышло. И смех наигранный, и стук костяшек чрезмерный.
А если бы я вмешалась? Кое-что и вышло бы. Права Глафира: нельзя мне было участвовать в их мероприятии. Скоро прогулка. Опять небо в клетку. Опять ходить по кругу. Но воздуха хочется! Пусть небо в клетку, но ведь небо же!
Когда шли длинными коридорами на прогулку, на одном из постов вертухайка почему-то стукнула меня под грудь тыльной стороной руки. Нет, не больно стукнула — небрежно. Вертухайка была с заплетенной косой, явно приехавшая по лимиту. Не знаю, как уж получилось, но я взяла ее за косу и сильно наклонила ей голову вниз. Она от неожиданности не пикнула..
Седовласая почти проорала:
— Гляди-ка! Ну надо же!
Но никто не обратил внимания ни на мой поступок, ни на реплику Седовласой.
Что за день сегодня тревожный такой?
Все. Буду думать про Грина.
Купаться в небе и думать о летающем человеке по имени Аруд из «Блистающего мира».
Ну что за день? Ввели во дворик. Совсем маленький. Есть побольше, есть даже большие, а этот — крохотный. Здесь и по кругу не походишь. Может быть, это и хорошо, постоим, посмотрим ввысь.
Воробышек прилетел и смотрит, смотрит… и так головку наклонит, и эдак. Я засмотрелась на него. Нашим дамам непонятно — чему я улыбаюсь? Увидели воробышка и тоже обрадовались, как дети. А он «чик-чирик» и улетел. Прислонилась я к теплой от солнышка стенке дворика и не могу наглядеться на причудливые облака. Вверху над нами появился вертухай, симпатичный такой, смотрит на нас, улыбается. Птичка увидела его и кричит: «Радость моя, что-то жарко…»