Иннокентий Петрович лежал, его всклокоченные засаленные волосы касались деревянных плах с коричневыми проплешинами пола. Рядом с ним сидел вылизанный ухоженный кот, прикасаясь к вспотевшей от изуверского жара голове. Кот сидел настороженно, всматриваясь в неподвижное лицо любимого хозяина. Иногда он с жалобным мяуканьем тихо касался руки едва дышащего лежащего человека и ничем не мог ему помочь. Он привставал каждый раз, когда скрипучий кашель пронзал немощное тело Иннокентия Петровича, словно пытаясь взять часть его боли себе. Тревога отображалась на чёрной морде кота.
Единственное живое существо, находящееся рядом с одиноким стариком.
Блёклый день робко смотрел на безмолвную трагедию за закрытым окном, где весь мир был глух с умирающему старику в окружении единственного благодарного кота.
–Милый ты мой, – Иннокентий Петрович дрожащей рукой нашарил дородного красивого кота. Кот доверчиво вложил свою мордочку в его ладонь, тыкаясь влажным носом. – Голодный, – с жалостью произнёс старик, глаза наполнились предательской влагой, из-за которой его и без того слезящиеся глаза переставали видеть. – Сейчас я встану и тебя накормлю, – прошептал Иннокентий Петрович.
А смерть сидела на нем. Мучительная, страшная, долгая. И пытливо смотрела в его глаза, настороженным испытывающим взглядом.
Он не мог подняться, чтобы накормить отощавшего, как он думал кота. Только шаркающий кашель, похожий на острие нескольких кинжалов больно ранил грудную клетку, словно вырывая все внутренности, жестокие спазмы сотрясали его, держали старика за истерзанное горло. Иннокентий Петрович выкручивался на полу, хватаясь изломанными чёрными ногтями в стену, оставляя на ней неровные борозды. На пальцах оседала ломкая известь.
Сердце сдавила смертельная тоска, которая прижимала его к земле, не давая свободно уйти, его последнее самое сильное желание. Встать перед выросшим внуком на колени, поцеловать натруженные маленькие руки Ларисы, что одна без чьей либо помощи вырастила его внука, попросить прощение. Ничего больше было не нужно. Не нужно было любви или грошовой помощи. Только перед смертью прошептать скудное искреннее прости. Но он умрёт отверженным, презираемым, одиноким стариком.
–Господи, ты творишь такие чудеса. А мне бы только сказать прости, свидеться с ними на одну минутку перед смертью. Услышь меня, Господи, – тихо прошептал старик. Рука предательски дрожала, срывая пуговицы рядом с горлом, чтобы облегчить трудное дыхание. Скрюченный жалкий старик даже не подозревал, что пролежал три дня. То возвращаясь, то вновь пропадая в путанных лабиринтах своего сознания. Время смешалось, было похоже то на час, то на целую вечность. Только боль становилась все мучительней, вовсю властвовала его беспомощным телом, выжигая внутри кованным железом.
Три дня назад Иннокентий Петрович трясущийся, с пробивающим ознобом едва дошёл до дома. Уже на последнем издыхании завернул в магазин, чтобы купить единственному родному существу еду и молока. Он постоянно тратил бешеные деньги на уход за путающейся шерстью кота, на витамины, на лучшую еду, прививки. Вечерами, вернувшись со своего поста рядом с организацией внука, старик вычёсывал лоснившуюся глубокого иссиня чёрного цвета шерсть коту, названного Пашей. Паша благосклонно стоял, позволяя специальной щёткой, которых у Иннокентия Петровича было несколько штук, доводить и без того ухоженные волоски до ещё большего совершенства.
Несколько дней назад начались крещенские морозы. Город внезапно поредел, только Иннокентий Петрович настойчиво ходил под окно родного внука, каждый день надеясь встретиться с ним. Его жизнь давно не представляла хотя бы маломальской ценности. Весь смысл был придти под окно любимого мальчика, в ком текла его кровь. В надежде, что сегодня они встретятся он обязательно надевал галстук и заношенный выходной костюм, чтобы не было стыдно предстать перед уважаемым известным человеком. Поверх надевалось истрёпанное пальто, которое давно уже перестало греть. А может это старческие кости не чувствовали тепла. Кто знает?
Тридцати пяти градусный мороз злобно окутывал, сидящего на ледяной скамье Иннокентия Петровича. А тот сидел со злорадной мстительностью самому себе, весь озябший со сморщенными одеревеневшими руками, которые перестали сгибаться. Вновь не дождавшись внука, когда погас свет в его окне, в сгущающихся синих сумерках старик с трудом разжал заледеневшие в толстом инее сцепленные пальцы в рукавицах, чтобы взять звенящую от мороза замершую трость. Он был похож на посаженного и кем-то забытого снеговика. Колючий шарф, в котором утопала голова был в мелкую влажную капельку ершистых снежинок от частого дыхания.