Кто-то резко застучал по хлипкой двери. Иннокентий Петрович выскользнул из своих пленительных видений. Дневной свет начал угасать, январский мороз стал крепче, кристальнее.
–Иннокентий Петрович, вы живы? – это сосед по квартире вернулся после нескольких дней запоя у друзей. Он часто стал пропадать, а сегодня пришёл провинившийся за не сделанный ремонт, содранные обои и не наклеенные новые, не покрашенную батарею. Хотя клялся Иннокентию Пётровичу.
Старик провёл онемевшим языком по сухому небу, выталкивая того изо рта. Но не получалось ответить, приподняться с полу.
–Я ломаю дверь, – истерично пообещали за хлипкой щепкой, именуемой дверью. Тайная радость озарила измученное лицо старика. Тело горело едким огнём беспощадной злой температуры.
Борис постоял за дверью, прислушиваясь к шороху, где неясные приглушённые звуки доносились из комната его соседа. Он бросился в свою комнату, нашёл ржавый ломик, решительно вставил между деревянным косяком и дверью с наслоённой многими годами краской. Хлипкая деревяшка поддалась, он рванул её на себя и стукнулся об затёкшие ноги Иннокентия Петровича, наступив в зловонную коричневую лужицу, растекающуюся по грязным плахам немытого пола.
–Ну ничего себе, – присвистнул Борька. -Что с вами? – он сострадальчески наклонился над скрюченным стариком.
–Умираю. В нижнем ящике комода есть деньги. Ты похорони меня, а кота пристрой в хорошие руки. Остальное возьми себе. А если не похоронишь, я не обижусь, сгнию на улице. Только кота не выбрасывай.
–У вас же кто-то есть,– Борька растеряно смотрел на крепкого еще несколько дней назад старика.
–Я им не нужен. Никто не придёт со мной проститься, Боренька. Комнату оставлю тебе.
–Я приведу их, – твердо сказал он. Борька бросился за крупными таблетками аспирина, растолок их, потом сунул Иннокентию Петровичу в рот, поднёс грязную кружку. Тот через силу сделал крохотный глоток, расплескал рвотным кашлем воду, выплёвывая на ноги Борьки мокроту, липкую слюну,остатки таблеточной крошки. Сосед подтащил Иннокентия Петровича на кровать, застеленную в светлую в игривый цветочек, оставшуюся от жены простынь. Потом взял из комода адрес внука, наклонившись к уху старика, пообещал. -Ждите, скоро вернусь.
Иннокентий Петрович горько усмехнулся, ворочаясь своим исхудавшим высоким телом, срывая простынь, обнажая матрас. Грязь от костюма въедалась в чистое постельное белье.
Его ждала страшная смерть. Он увидел ее несколько лет назад. Сейчас Иннокентий Петрович поднял лицо и встретился с ней взглядом через тонкую блестящую поверхность окна. Она смотрела на него немигающим долгим взглядом с немым вопросом в его исхудавшее после долгой болезни лицо. Это было началом его собственной страшной кончины.
Иннокентию Пётровичу было не дано понять в первые несколько лет всей трагедии. Сколько времени он прожил, охраняя своё спокойствие? Год или два? Гордый, он не придал значения, когда под мелко моросящим дождёмониспокойно расстались с сыном на полупустынной улице, заставленной мебелью по разные стороны. У каждого своя полоса знакомого до зажмуренных глаз двора, где каждая тропинка, каждая щербинка в асфальте понятна и привычна. После размена любимой десятилетиями хранимой квартиры. Они разошлись, уже тогдачуждые друг другу. Сколько раз Иннокентий Петрович потом вспоминал эту картину. Как будто сын что-то хотел сказать сквозь сжатые губы, но обидные слова застревали в сомкнутых посиневших губах единственного мальчика, ставшего отцом. Слишком мягкий, слишком нерешительный, он не бросился вслед за Ларисой, разрывался между отцом и грудным младенцем. Почему в тот роковой момент в его сыне не перевесила любовь к собственному сыну? Он до сих пор не знал. Сын маялся. А потом возненавидел отца, его Иннокентия Петровича.
–Уходишь? – спросил Иннокентий Петрович, он старался ходить прямо, выправка уверенного в себе человека. Но уже тогда плечи начали сходиться с наклоном вперед, деформируя грудную клетку, проявилась эта проклятая сутулость. Которая с годами станет все отчётливее, ещё сильнее сведёт плечи ближе друг к другу, непокорное тело старика образует покат в некогда прямой спине.