Бранд Алекс
Услышать зов
Рассказал сказку и тебе поверили? Делай ее былью - или умри, пытаясь.
А. Бранд
Холодно... Как же здесь холодно, он не помнил такого. От постоянного ощущения зябкой дрожи не спасал ни добротный полушубок, ни поток теплого воздуха из зарешеченного отверстия системы вентиляции. В прошлый раз такого комфорта не было, но и холода - тоже. Почему? Возможно, это ощущение просто в голове. В сердце. И сколько ни гляди на термометр, четко и ясно показывающий 24 градуса - глаза, смотрящие в черную глубину иллюминатора, безжалостно принесут холод мертвого пространства, прямо в душу. Ее не отогреть теплым воздухом. Нужно иное. Иное. Доведётся ли? Получится ли? Сможет ли он? Он не знает. Не знает. Не знает. Три ответа - три гвоздя в крышку гроба. И только четвертый, последний - загадочно улыбающаяся Судьба все ещё покачивает на ладони, думая. Вбить? Или подождать ещё? Или вытащить остальные три, и - отпустить? Она улыбается. В его снах у нее пепельные волосы и голубоватая, словно мягко светящаяся в свете двух лун кожа. Откуда он это знает? Ведь она закутана в темную накидку. Но видна маленькая узкая ладонь, на которой лежит последний гвоздь. На голову наброшен капюшон, лица не видно. Там тьма. Тишина. Холод. Она всегда молчит. Как же страшно смотреть туда, и как хочется увидеть лицо... И как страшно будет услышать. Что она скажет? Когда страх становился невыносим, он склонялся над пультом, снова и снова проверяя - нельзя ли ещё ускориться, хоть немного? Пятьсот верст в секунду. Когда-то он гордился этим достижением, теперь же... Он тащится, как черепаха! Быстрее! Ещё быстрее! Пальцы ложатся на отполированную частыми прикосновениями рукоятку реостата. Импульс. Ещё! Снизу нарастает мелкая дрожь, от которой дурнотно ноют зубы и подкатывает тошнота. Во взрывную камеру впрыскивается порция ультралиддита с новыми присадками, он хорошо поработал. Новые присадки... И теперь усовершенствован генератор магнитного поля, взрывы фокусируются острее. Стрелка медленно ползет вправо, неумолимо приближаясь к красному сектору. Пятьсот пятьдесят... Семьдесят две... Девяносто... Выдержит ли твердейшая астрономическая бронза дюз? Металл пока справляется. Справляется и тело. Оно уже не молодо... Он провел ладонью по растрепавшимся волосам, они все ещё густы. Вот только седина... Мельком, словно украдкой брошенный взгляд. Небольшое овальное зеркало прикреплено к стеганой обшивке, простая деревянная рамка, тусклый отблеск дежурного освещения. Он не любит смотреть на свое отражение, не любит зеркал. Слишком часто в последнее время он видит там... Не себя. Она смотрит. Молча смотрит. Он боится. Он ждёт этой встречи и страшится ее. И снова и снова проверяет скорость, нельзя ли... Уже нельзя. Восемьсот четыре в секунду, стрелка прочно обосновалась в красном. Его предупредили - не более шести часов, потом - вибрация станет резонансной, необратимой. Она собьёт фокусировку взрывов и тогда - конец. Он усмехнулся - возможно, это было бы решением. Он стиснул зубы, стирая усмешку, напоминая себе, в сотый, в тысячный раз - ведь все хорошо! Он возвращается! Ведь его позвали. Он сам слышал шепот... А чтобы вероломная память не изменила, не внушила иное - он взял с собой запись. Вот он, валик фонографа. Их даже три, на всякий случай. Вставь его в небольшой аппарат и услышь... Это было, это правда! Все - правда! Большая рука протянулась к полке, пальцы осторожно погладили чуть шероховатую поверхность. Негромкий щелчок, поворот тумблера. Он закрыл глаза, снова перенесясь в снежную круговерть того вечера. Вязко сгустившуюся тишину кабины наполнил тихий шепот, отразившийся от стеганых большими грубыми пятиугольниками стен, от толстых блиндированных стекол иллюминаторов. Шепот странно сочетался с бездонной чернотой снаружи, с бесстрастно горящими огоньками звёзд. Он словно шел оттуда, не из маленькой угловатой коробки фонографа. Ему показалось, что снаружи к стеклу склонилось лицо... Безумие.
- Где ты, где ты, где ты... Сын Неба... Где ты...
Он погасил весь свет, внутренность корабля озарило слабое розовато-красное сияние. Слушая голос, он приник лицом к окуляру телескопа. Прямо по курсу медленно вырастал гигантский диск цвета давно запекшейся крови. Расчеты оказались точны, он прибыл. Почти прибыл. То, что два месяца назад было мечтой полубезумца - совершилось.
Где ты, где ты, где ты, Сын Неба...
Я здесь, подумал он. Я здесь! Я уже почти вернулся к тебе. Он горько дёрнул уголком рта, плотнее вдавив лицо в мягкую резину перископного окуляра. Я, я, я... Сколько их было всю дорогу, его чувств, мыслей, его страданий. Его, его, его. И только его. Он думал только о себе. В итоге - о себе. А она... Она должна была озарять его страдания своим божественным присутствием. А как же она, ее чувства, мысли, мечты и надежды? Ведь она мечтала? Надеялась? А его это заботило? Нет, правда? Мысли, безжалостные мысли, неотрывно мучившие его с того вечера, когда он, наконец, все вспомнил. Когда картина, до того момента заботливо скрываемая памятью, безжалостно ударила в лицо, наотмашь.