И тут открывается новая замечательная глава деятельности Юсупова — коммуниста, борца, мечтателя и строителя. Это не конец пути, а начало нового, блестящего по нравственному наполнению периода его биографии. Не падение, а взлет; последний, однако не менее высокий, чем предыдущие, если принять во внимание (а только так будет справедливо) скромные масштабы деятельности Юсупова, уже не секретаря ЦК, не министра, а самого обыкновенного директора совхоза.
В расхожей фразе, которую подчиненные нередко в сердцах адресуют начальству: «Сами бы попробовали побыть на нашем месте», — заключен не только упрек, но и вызов и сомнение. Так вот Юсупов побывал на месте тех, кого не раз корил, наставлял на путь истинный, снимал, случалось и такое, с работы. Судите сами, каков он в последнее десятилетие своей многотрудной жизни. Вот что действительно достойно и внимания, и интереса, и памяти людской. Но прежде все же ответим. Ответим словами самого Усмана Юсуповича на сакраментальные «как?» и «почему?».
В марте 1955 года он приехал в Москву на сессию Верховного Совета СССР. К нему в гостиницу пришли дочь Инна — она училась в университете — и сын Владик с женой. Как ни направлял Юсупов разговор в иное русло, он неизбежно пришел к тому, что еще не остыло, и кто-то из детей посетовал на несправедливость. Юсупов сказал тогда — не с трибуны, не для протокола, в сугубо семейном кругу:
— Знайте только: отец, наш всегда был честен перед народом, перед партией. Я коммунист. Мне поручили новую работу. Буду ее делать.
С похожих слов начал он свое первое выступление, когда знакомился с коллективом совхоза.
— Товарищи, — сказал он. — вы, наверное, знаете, я больше двадцати лет находился у руля республики. Партия послала меня к вам работать. Я буду учиться у вас, буду работать вместе с вами.
На целину, на соленые земли, в землянки без электрического света, в глушь (ни дорог, ни мостов; из отделений в центр совхоза добирались через разъезд Баяут. Напрямую — три километра, а приходилось топать в обход все двадцать пять, к тому же по колено в грязи осенью и зимой, а летом по уши в невесомой седой пыли) приезжали не только подвижники — таких было немало, они-то и стали опорой Юсупова, — но и вышибленные из жизненной колеи люди, а то и уголовники. Были и такие, что скрывались здесь от суда и тюрьмы. Обнаглевшие, одичавшие, уверившиеся в безнаказанности. Единственный милиционер, участковый, ходил сторонкой, только поглядывая на отпетую бражку, верховодил которой некий Капитан — некоронованный король поселка Баяут. Они и Юсупову — что для отщепенцев заслуги, имя, личность! — сразу решили заявить о себе, о своей власти. Нашли пустячный повод: кто-то из них белил накануне помещение конторы, и явились к нему уже за полночь трое нетрезвых мужиков, нагло требуя: «Гони, хозяин, деньги за работу…»
Он сказал, что получат в день зарплаты. Попросил их уйти. Тогда Капитан поиграл ножичком, подстриг финочкой ноготь на своем мизинце и выставил лезвие вперед, держа его нарочито расслабленными пальцами.
С проворством, которого от него не ждали, Юсупов повернулся к стене и сорвал свое охотничье ружье.
— Давай! — крикнул он яростно. — Кто кого. Ну!
— А ты, хозяин, с норовом, — сказал Капитан.
Они ушли и несколько дней не показывались. Боялись, что Юсупов позовет из Ташкента милицию. Он сам нашел Капитана в клубе (стыдно сказать: глиняная крыша на столбах, туда нет-нет приезжала передвижная киноустановка) и велел ему выходить с утра на работу.
Как хотелось бы продолжить эту линию в духе Макаренко, рассказать о том, как изменился хотя бы тот же Капитан, но случилось иначе: он попался вскоре на преступлении, правда, не в совхозе, а в поезде и исчез из поля зрения Юсупова. Но остались дружки его и многие с похожей судьбой и характерами. Они действительно стали иными; до сих пор трудятся в «Баяуте»; уже поседевшие дядьки не по принуждению поминают добрым словом Усмана Юсуповича.
И уголовники, и грязь, и темнота, и бескультурье, и жалкое жилье, в котором ютились целинники, были заметны с первого взгляда; усилии для осмысления здесь не требовалось: надо все менять, начиная с самого нуля. К тому же Юсупов был из тех, кому не требовалось больших усилий, чтобы понять нужды рабочих. Даже там, наверху, все сожалел о том, что попросту недосуг (желание было всегда) пройтись опять по той жизненной тропе, где топают кирзовые сапоги и пыльные ботинки. И вот довелось, и он вздохнул облегченно, поняв, что не оторвался, не ломал недорогую комедию, когда сидел с ними на вытертых паласах в сельских чайханах, лазил в котлованы на Большом Ферганском канале и в Каттакургане. Очень естественное для него сердечное движение побуждало прежде всего заняться бытом. Но тут уж сказался, ум и опыт государственного человека и теоретика. Он не желал строить на песке. Знал, все развалится вновь, если не заложить прежде всего основу, а было это, как всегда, производство.