Удивительный зигзаг судьбы обычного рязанского дворянчика! И знакомая уже по истории писаря Рутке схема: серая унылая личность заполучает перстень, стремительно распускается цветами зла, творит какое-нибудь непотребство и… Рутке умер от сифилиса, Бояров лишился дворянства и стал каторжником (вряд ли он жил долго и счастливо). Наверное, это можно назвать неизбежной расплатой.
В январе 1965 года в журнале «Вопросы истории» вышла статья Ивана Трофимова «Революционер-одиночка Павел Бояров: отголосок декабризма или предтеча анархии?».
«…Итак, почему же Боярову не давало покоя это кольцо? Примитивная жажда обладания? Желание утвердить себя с помощью этого так называемого «символа удачи»? Не первое, не второе и не третье! Напротив: убив на дуэли известного реакционера князя Юздовского, личного друга Николая Первого, Павел Бояров сознательно отказался как от владения кольцом, так и от владения огромным наследством графа Опалова. Он бросил вызов не только институту самодержавия, институту самодовольного мещанства, но и (что требовало не меньшей смелости) институту мракобесия, взлелеянному царизмом и процветавшему под его опекой. Павел Бояров пожертвовал собой, чтобы продемонстрировать торжество человеческой воли над первобытными инстинктами. Увы, поступок настолько же благородный, насколько недальновидный с точки зрения революционной борьбы…»
И так далее. Конечно, это была натяжка — мягко говоря. Дикая, нелепая, стыдная, но совершенно необходимая идеологическая натяжка.
«Бояров — революционер?! Да это голимое вранье!» — орал первое время Трофимову внутренний голос, ломкий и неуверенный голос студента-первокурсника. Но Трофимов давно уже не был студентом. Голос вскоре утих.
Статья вызвала некоторое оживление в академической среде, которое можно описать фразой: «Ах, сколько еще незаслуженно забытых имен в истории русской революции!»
Это можно было считать успехом.
И вдруг как гром среди ясного неба: профессор Сомов серьезно болен, лежит в Академичке, прогноз неблагоприятный. Трофимов приехал в больницу с коробкой шоколадных конфет и апельсинами, конфеты отдал сестре на посту — пустила ровно на пять минут.
Профессор его не узнал, напряженно смотрел мимо, беззвучно шевелил губами. Лицо пожелтело, высохло, спряталось за тяжелыми очками. Похож на инопланетянина, подумал Иван. Так и просидел все пять минут, пока не пришла медсестра. И только когда он встал, собираясь уйти, заметил, что Сомов держит его скрюченным пальцем за пуговицу на пиджаке, будто зацепился. Иван наклонился, осторожно взял его руку, легкую, холодную, хрупкую. И услышал тихое, как шорох бумаги:
— Мне уже не до идеологии, могу откровенно говорить… Ты теперь ищейка у него… Брось, брось… Берегись…
Трофимов долго потом думал над смыслом этой фразы. Если он здесь был, конечно, смысл. Первая реакция: Сомов бредит. Ищейка… При чем тут ищейка? И у кого это — у «него»? Но слова не давали ему покоя, и особенно последний жест профессора, когда он ухватился за пуговицу, словно утопающий за соломинку.
Сомов умер через день после визита Ивана. Хоронили на Новодевичьем кладбище. Старые университетские «тузы», многие из которых и сами приближались к последней черте, говорили прочувствованные речи, кто-то прочел стихи, написанные в молодости покойным (ого, Порфирий Степанович, браво!). Трофимов стоял в сторонке, среди студентов. Когда к гробу подошел очередной оратор — импозантный, сравнительно молодой еще мужчина с крючковатым носом и цепкими, пронзительными глазами, Трофимов услышал позади шепот:
— Дра-ась, сам Афористов пожаловал! Фу-ты, ну-ты!
— Это которого из Москвы поперли?
— Насчет поперли не знаю, но место Сомова на кафедре он займет, это сто процентов! Теперь не соскучимся, будь спок!
Изогнутая, бормочущая очередь прощающихся, стук сухой земли о крышку гроба, сумбур в голове. Отряхнув руки, Трофимов поспешил к выходу. Нельзя сказать, что смерть Сомова как-то особенно поразила его, но гнетущее чувство потери, которую ему еще предстоит осознать в будущем, имело место. Хотелось побыть одному.
За воротами кладбища он заметил огромный, сверкающий хромом и черным лаком автомобиль, по всей видимости, американского производства. Сперва подумал даже, что это катафалк. Хотя нет, слишком пижонский вид для катафалка. К тому же водительская дверца открылась, из машины вышел… Как его, Амфоров?.. Афористов, вспомнил Иван.