Оставил в живых только малыша Мигеля Родригеса. До сих пор не знаю, что заставило меня это сделать.
Может, потому что в профиль он напомнил мне Эрика Каргаха? Неуловимо и мимолетно, но все же. Я поверил его рыданиям и клятвам начать новую жизнь с нуля. Сукин сын катался по полу и обнимал мне ноги.
И я его пощадил. Хотя до этого решил убить всех. Твари, растерзавшие до этого с особой жестокостью двух девушек-студенток из колледжа графства Эссекс, не заслуживали жизни.
Бандиты действовали в наркотическом угаре. А девушки просто проходили мимо. Полиция бездействовала. Потому что не нашла улик. И не нашла тел. Но я-то знал, что банда под руководством Маурисио Салинаса по кличке Пила, точно сделала это.
— Ну что, старый кусок дерьма? — прохрипел Родригес. — Ты понял, как сильно ошибся? Ты понял, что зря поверил мне? Я теперь глава Мара Сальватруча в Ньюарке. И я буду делать, что хочу.
Я поднял трясущуюся руку. Указал на картину на стене.
Там изображен смертельно раненый Робин Гуд. Старый и беспомощный. Он лежит в постели и едва держит в руках свой лук.
Рядом стоит человек. Не может скрыть слез. Потому что понимает, что Робин Гуд больше никогда не сможет выстрелить из лука.
Это оригинал иллюстрации к книге о Робине Гуде, кисти Ньюэлла Конверса Уайета, популярного художника начала двадцатого века. Стоимостью сто пятьдесят тысяч долларов. Мне ее подарил директор инвестиционной фирмы в Нью-Йорке.
А почему подарил, не скажу. Это не мой секрет.
— За картиной сейф, — бессильно прошептал я. — Код тридцать шесть миллионов девятьсот восемнадцать тысяч пятьдесят один. Внутри пятьсот тысяч долларов и золотые драгоценности. Все мои сбережения. Забирай их и уходи. Больше мы никогда не встретимся. Обещаю тебе.
Родригес улыбнулся. Встал, проковылял к стене. Отодвинул картину. Хрипло загоготал, увидев в стене огромную дверцу сейфа из армированного бетона и стали, высотой в полметра. Набрал код на электронном дисплее замка класса А.
— Сколько миллионов, ты сказал? — спросил он, чуть повернув голову. — Тридцать пять?
Я в это время как раз дополз до кресла. Под которым у меня лежал легкий и компактный «Смит-Вессон МП». Калибра девять миллиметров. Называется «Щит». Магазин на восемь патронов.
— Ты что делаешь, старый кусок дерьма? — закричал малыш Родригес.
Я оперся на локоть. Выстрелил, не целясь. Боль перехватила грудь. Вторая пуля улетела в стену.
Родригес откинулся назад, на груди, поверх белой футболки с надписью «Делюсь тестостероном. Бесплатно!», расплылось кровавое пятно. Хорошо, что я в свое время позаботился устроить тайники с оружием по всему дому.
— Ах ты, кусок дерьма, — прошептал парень. Пистолет так и не выпустил из руки. Наставил на меня и тут же выстрелил. — Получи, старый кусок…
Пуля ударила мне в грудь. Разорвала ткани, переломала ребра, заставила согнуться от боли. Верхнюю часть туловища будто охватил дикий огонь. Я видел, как из раны течет кровь.
Сквозное ранение. Сердце задето. Я чувствовал это по тому, как оно отчаянно бьется, словно дикий голубь, впервые попавший в клетку.
Краем глаза я видел, что Родригес лежит неподвижно. Вся футболка его пропиталась кровью. Наверное, у меня видок не лучше.
Сердце замедлило темп. Билось все тише и тише. А потом и вовсе остановилось.
Последняя мысль, что мелькнула у меня: «Жаль, что я не прикончил всех этих ублюдков». А потом все вокруг погрузилось во тьму.
Но ненадолго. Вскоре я почувствовал, что сердце бьется. Тоже быстро. Но не так лихорадочно, как раньше.
Я сидел с закрытыми глазами. Сидел на чем-то твердом, скорее всего, на кафельном полу. Грудь и ноги еще побаливали. Но не так сильно, как раньше.
Вокруг темнота. Я пытался открыть глаза. И не мог. И еще кричал какой-то парень. Визгливый истеричный голос:
— Сидите тихо, уроды! Сидите тихо, и может быть, я оставлю вас в живых. Может быть, слышите? Может быть. Только в том случае, если вы будете сидеть, как тараканы в своей норе. Затаив дыхание. Незаметно, как гребаные тараканы.
Нет, это не малыш Родригес. Это другой голос.
Тоже молодой, но не с моим нью-джерсийским акцентом, с растянутыми гласными «а» и «о». Нет, это долбаный глянцевый и самоуверенный диалект жителей западного побережья.
Я, наконец, смог открыть глаза. И тут же огляделся.
Что за дела? Я сидел на полу небольшого магазинчика. Пол оказался не кафельный, а деревянный, темно-черный. Натертый до блеска, так что, вполне мог сойти за кафельный.
Огромные стеклянные витрины, от потолка до пола, рядом прилавки с коробками и баночками товаров. Чтобы прохожие снаружи видели товары, разложенные за стеклом.