После обмена телеграммами г-н Гессрейтер решился поехать в Лондон. Он сидел в поезде в широком светло-сером дорожном пальто, в большой дорожной шапке на голове. Бачки его были подстрижены не слишком коротко. Он был преисполнен сознания своего значения и жалел, что нет никого из знакомых, кому он мог бы рассказать о своих планах.
Но кого же он встретил на пароходе по пути из Флиссингена в Гарвич? Да, этот человек с полным белым лицом и блестящими черными усами был действительно Пятый евангелист! Г-н Гессрейтер был глубоко удовлетворен тем, что именно этот надутый франт мог видеть, что и у других людей есть дела с заграницей. Заговорить ли ему с Рейндлем? Собственно говоря, при таких обстоятельствах землякам, старым знакомым, следовало подсесть друг к другу. Но г-н Гессрейтер колебался: он был самолюбив.
Но - подумать только! - Рейндль сам подошел к нему. Он вовсе не глядел поверх его головы, как сбывало иногда в "Мужском клубе" или в театре. Он пожал Гессрейтеру руку, явно обрадованный встречей. Он не был так высокомерен и недоступен, как обычно говорили о нем.
Они вместе поужинали. Приятно среди французских и английских интонаций звучали баварские. Время прошло очень хорошо. В удачных, изящных выражениях излагал г-н Гессрейтер свои взгляды на политику, искусство, промышленность, свое мнение о Мюнхене и обо всем мире. Пятый евангелист слушал его с видимым удовольствием. Когда, например, безобразие, которое мюнхенцы учинили в Галерее полководцев, Гессрейтер попытался истолковать как стремление из этого чудесного здания сделать "универсальный магазин милитаристических мечтаний", Рейндль поднял бокал, с приветливой улыбкой выпил за его здоровье. Затем, правда, г-н Гессрейтер вдруг подумал, что у этого субъекта необычайно странный взгляд: прямо не по себе становилось от него. Ну да, господи боже мой, у каждого из нас свои странности. Главное с Рейндлем есть о чем поговорить. И г-н Гессрейтер говорил. Между обоими промышленниками, видимо, царило полное взаимное понимание.
- Вы в Лондон по делам? - немного погодя вежливо опросил Рейндль. "Вот, представьте себе, соседушка! - подумал Гессрейтер. - Не одни только "большеголовые", именами которых ежедневно пестрит торговый отдел в газетах, есть и другие, которые расширяют свои дела, распространяются. И наш брат в такое время не сидит лениво в своем углу!" Но всего этого он не высказал. Небрежно, словно мимоходом, ответил, что он действительно едет по делам. Он думает, - словно доверяя Рейндлю большую тайну, добавил он, так как собеседник молчал, - совместно с мистером Кертисом Лэнгом приобрести большинство акций "Hetag". Г-н фон Рейндль знает Кертиса Лэнга. Порядочный человек, надежный человек, немного медлительный, осторожный.
- "Hetag", н-да... Изысканный фарфор, дорогой фарфор... Нужно иметь очень толстую подкладку, - заметил с улыбкой г-н фон Рейндль, - чтобы при таком большом количестве фарфора ничего не разбить.
"Странная манера выражаться у этого субъекта. Пожалуй, это даже дерзость. Не думает ли он, что у меня недостаточно "толстая подкладка"? Так я вот назло ему, так вот назло и куплю эту "Hetag", даже если этот дурак англичанин и не поддержит компанию!"
Англичанин компании не поддержал. Из Дармштадта слали телеграммы: владельцы пакета акций торопили. "Если смелость в груди нарастает волной..." - звенело в сердце г-на Гессрейтера. "Королевский купец", звенело в его мозгу. Он дал распоряжение купить.
Довольный, вернулся в Мюнхен. С небрежным видом рассказывал г-же фон Радольной, Пфаундлеру, приятелям в "Мужском клубе" о том, что по пути в Англию встретился с Пятым евангелистом. Очень милый человек, совсем не такой надутый, как обычно принято о нем говорить. Но у него, Гессрейтера, конечно, больший размах. Узнав, что Гессрейтер отныне контролирует "Hetag", г-жа фон Радольная выказала некоторое беспокойство. Пфаундлер также, услышав об этом, окинул г-на Гессрейтера с ног до головы быстрым взглядом своих крохотных мышиных глазок. Г-н Гессрейтер под этим взглядом как-то неожиданно вспомнил об Иоганне Крайн. Но г-н Пфаундлер ничего не сказал. Он ограничился тем, что пожелал г-ну Гессрейтеру успеха.
Марка продолжала падать, доллар лез прямо в небо. Большие предприятия глотали, причмокивали, выбивались из сил, не успевали всего переварить. "Hetag" благоденствовала, "Южногерманская керамика" процветала. Все бешенее кувыркалась гора, все неудержимее вздувался поток. Г-н Гессрейтер бросился в него, как опытный пловец. И волны несли его, он плыл.
22. ХАРАКТЕРНЫЕ ФИЗИОНОМИИ
Кленку занятие Рурской области доставило глубокое внутреннее удовлетворение. Разве не ясно стало сейчас, что все прекрасные разговоры о мирном разрешении спорных вопросов были просто вздорной, мошеннической болтовней? Из-за недостачи каких-нибудь полутора процентов враг позволял себе такое неслыханное насилие! Кленк всюду носил с собой фотографию: французские солдаты, вступив в Эссен, нагло, засунув руки в карманы, торчат перед своими броневиками, - победители, властители над жизнью и смертью побежденных. Это была возмутительная картина, он возмущал ею свое сердце и сердца других.
Открыто теперь предоставил он всю свою необузданную силу в распоряжение партии. "Пассивное сопротивление" - дурацкий лозунг людей, не знающих, что сказать, уловка кабинета министров, не находящего выхода из положения. С треском рухнет это берлинское правительство, подточенное собственной жалкой никчемностью. Он верил сейчас в обновление Германии, исходной точкой которого будет Мюнхен. Оживился, готов был работать за троих. Не терял при этом способности ориентироваться в событиях. "Раньше, чем покроются цветом деревья" - это был поэтический лозунг для кипящей народной души. Ударить надо только тогда, когда экономические и политические предпосылки будут сулить не менее пятидесяти одного процента шансов на успех. Уловить этот момент - вот его-задача.
Кленк расцветал. От этого огромного баварца исходило какое-то обаяние, действовавшее на его врагов. Даже по отношению к своей жене, высохшей старой козе, он бывал теперь грубовато приветлив. Словно невзначай завладел он снова и Инсаровой, в которой видел одно из средств управлять волей вождя по своему усмотрению. Теперь уж никакая почечная история не станет поперек его дороги. И сына своего Симона, парнишку, он вызвал теперь в Мюнхен, устроил его в штабе "истинных германцев". Симон Штаудахер с восхищением взирал на отца. На своей новой службе ему часто приходилось встречаться с двумя приятелями - Эрихом Борнгааком и Людвигом Ратценбергером. Все трое очень сдружились, вечно бывали вместе.