Итак, подчиняясь настояниям Кутцнера, он, как будто в полном согласии с ним, проследовал за Кутцнером в соседнюю комнату, куда в это время успел прибыть и военный руководитель путча, генерал Феземан. Командующего войсками и начальника полиции, так же как и Флаухера, заставили войти в эту комнату. Кутцнер объявил присутствующим, что намерен предложить им занять под его, Кутцнера, верховным руководством ответственные посты в управлении страной; Флаухеру он предлагает пост баварского наместника. Эти посты они должны занять. Четырьмя пулями заряжен его пистолет, - он угрожающе взмахнул им, - три для них, а последняя для него самого, в случае их отказа сотрудничать с ним. Выполняя свое решение, Флаухер ответил печально и по-крестьянски хитро, незаметно подмигивая остальным:
- Господин Кутцнер, застрелите вы меня или нет, - это совершенно не важно. Я думаю только о благе отечества и поэтому пойду с вами.
Под аплодисменты и ликующие возгласы возвратились Флаухер и Кутцнер в зал и поднялись на трибуну для объявления совместной декларации. Задачей его временного правительства, - возвестил Кутцнер, - является спасение германского народа и поход на греховный Вавилон - на Берлин. Во главе национального правительства становится он, Кутцнер. Командование армией принимает на себя генерал Феземан. Доктор Флаухер назначается временным правителем Баварии. Флаухер пояснил, что с тяжелым сердцем принимает на себя этот пост, ибо в душе считает себя наместником монархии. Оба протянули друг другу руки и так остались стоять - жесткая, с набухшими жилами, потная рука Флаухера в жесткой, с длинными ногтями, потной руке Кутцнера.
- Клятва на Рютли! (*57) - доносится из зала звучный голос, голос актера Конрада Штольцинга.
Да будем мы народом граждан-братьев,
декламирует он взволнованно, и весь зал взволнованно повторяет за ним:
В грозе, в беде единым, нераздельным.
Флаухер стоит на трибуне. Его рука лежит в руке вождя. Стоит неподвижный, угрюмый. Он соображает: если до полуночи он выберется отсюда, тогда еще не все проиграно, тогда он еще успеет спасти родину. Ему хочется отнять свою руку, но в такой обстановке это неудобно, да и Кутцнер крепко держит ее. В зале продолжают звучать стихи. Начинает все тот же звучный голос, затем подхватывает весь зал:
Да будем мы свободными, как предки,
И смерть пусть каждый рабству предпочтет.
Здоровенный голос у этого субъекта. Если бы только знать, который час! Чертовски долго тянется такая "клятва на Рютли". И потеет же Кутцнер!
Наконец "временному правителю Баварии" удается ускользнуть с трибуны, добраться до вестибюля. В уборной он взглядывает на часы. Восемнадцать минут одиннадцатого. Слава богу, он еще успеет. Он выходит на улицу, никто не задерживает его. Жадно вдыхает холодный воздух. Здесь он уже не правитель Баварии милостью монтера Руперта Кутцнера, здесь он, Флаухер, снова солидный баварский чиновник, каким был тридцать лет сряду.
Он садится в автомобиль, машинально обтирает руку о мягкую обшивку. Его плечи опущены, но лицо выражает мрачную решимость. Долг требует от него, чтобы он проглотил огромный ком грязи. Это неприятно, но баварский чиновник выполняет свой долг.
8. САМЫЙ ТЯЖКИЙ ДЕНЬ В ЖИЗНИ КАЭТАНА ЛЕХНЕРА
Антиквар Каэтан Лехнер сидел в "Трапезной", когда там вспыхнула революция. Слышал исторический выстрел, речь Кутцнера, собственными глазами видел, как Кутцнер и государственный комиссар стояли на трибуне рука в руке. Сердце его загорелось. Мысленно он уже видел свой "комодик" возвращенным в Германию, видел его снова в своих руках, мечтал о том, как желтоватый дом будет освобожден из рук захватившего его хищного иноплеменника. Громко высморкался Лехнер в пестрый носовой платок, изо всех сил своего зобастого горла закричал. "Хайль!" Много кружек пива осушил он в этот вечер. Одно только огорчало его в эту историческую ночь: при нем не было его фотографического аппарата, он не мог увековечить для потомства серую глиняную кружку, из которой вождь подкреплял свои силы после провозглашения национального единства, или же руки Кутцнера и Флаухера, сплетенные в священной клятве.
Наступила ночь. С улицы непрерывно доносился барабанный бой стягивавшихся к центру войск. Пробегали ординарцы и кельнерши с приказами и пивом. Старик немного устал, однако не пошел домой, а улегся спать вместе со многими другими в большом зале "Трапезной", превращенной в военный лагерь.
Но не спали в эту ночь вожди. Они бодрствовали, они управляли. Во втором этаже расположился главный штаб Кутцнера. Все сошло прекрасно, обошлось и без Кленка, Кутцнер блестяще опроверг всякое зловещее карканье. Он работал, выпускал воззвания, объявил об осадном положении, об учреждении верховного национального трибунала.
В городе "истинные германцы" праздновали свою легкую победу. Разгромили здание ненавистной им левой газеты, разграбили его, разбили типографские машины, наборные кассы, улюлюкая выкинули в окно бюсты социалистических вождей. Арестовали, руководствуясь "черным списком", всех партийных своих врагов, левых депутатов и членов городского совета, евреев, занимавших сколько-нибудь видное положение. Таскали арестованных по городу, развлекая их обстоятельным и хладнокровным обсуждением вопроса, где и как будет удобнее их прикончить: повесить ли их лучше на этом вот дереве или на том фонаре, расстрелять у этой вот стены или у той кучи песку. Особенно ненавистных подвергали грубым издевательствам, оплевывали, отнимали у них платье и все, что было при них сколько-нибудь ценного. Держали военный совет о том, что делать с ними дальше, завели их, угрожая автоматическими пистолетами, в лесок, объявили им, что настал их последний час.
Кутцнер и Феземан между тем, засев в своем временном штабе, сочиняли приказы и воззвания. Ночь близилась к концу, а все еще не поступало ожидавшихся с часу на час известий из казарм. Телефонировали Флаухеру, командующему армией, посылали курьеров, просили, требовали, приказывали. Оба куда-то исчезли. Дошли слухи о какой-то переданной по телеграфу декларации Флаухера. Тот, как говорили, выступал против путча, объявляя все свои обещания поддержки недействительными, так как они были вырваны у него под угрозой смерти. Доходили и другие слухи: говорили, что рейхсвер стоит за Флаухера, что приближаются отряды иногородней полиции и войска. Кутцнер не желал верить этим слухам, гордо заявлял, что готов бороться и умереть. Но это был лишь жест. Его радость исчезла, как воздух из проткнутой шины. Его вновь охватывала какая-то скованность, воспоминание об ужине на Румфордштрассе, о воплях и причитаниях матери.