— Доброе утро, Терри. Решился мне помочь?
Я ответил не сразу (знаете, Телятко — типчик еще тот).
— …Всем, чем могу, — сказал я наконец и рассмеялся.
— Что-что? Плохо слышно. Говори погромче.
— Простите, но это на линии!
— Я прекрасно знаю, что это на линии. Потому и прошу тебя говорить громче. То есть я хочу сказать… не надо быть Маркони, чтобы понять, что это на линии.
— Я сказал: всем, чем могу! Так слышно?
— Вполне.
Он попросил сделать для него кое-что. Звучало это вполне невинно, однако я не был уверен, что хочу, чтобы об этом узнали.
— Ладно, я могу сделать это прямо сейчас. Начнем с Уорка. Он совершенно…
— Разве я сказал, чтобы ты сделал это прямо сейчас?
— Нет.
— Ну вот, в таком случае и не надо. Сделаешь это, когда я тебе скажу и как я скажу.
— А что пока делать?
— Ждать.
— О'кей.
— Позаботься о себе, Терри-дружок.
Я положил трубку и пронзительно кликнул Деймона.
— Сходи принеси мне кофе без кофеина, — сказал я (я тренируюсь быть гадким на Деймоне. По отношению к Деймону это чересчур. Деймону это не надо. Он и без того выглядит так, будто каждую минуту готов упасть замертво).
Я дал ему двенадцать пенсов.
— Ну-ка, что у тебя там? — спросил я.
Деймон молча извлек из кармана пиджака книжку в цветастой мягкой обложке.
— Так, значит, почитываем помаленьку? — Я мельком взглянул на обложку, изображавшую двух усмешливо обнимающихся девиц в трусиках. — Лесбиянки. Ты что, интересуешься лесбиянками?
Деймон покачал своей хворой головой.
— Так, значит, не любишь лесбиянок.
Деймон кивнул своей хворой головой.
— Почему?
— Противно, — сказал он.
— Тогда какого черта ты про них читаешь?
Деймон пожал плечами.
Господи, до чего же у него был болезненный вид.
— Что-то ты неважно выглядишь, Дейм.
— Да, я знаю, — сказал он.
— Сходи принеси мне кофе, давай-давай.
Без нее офис выглядит опустевшим. Все — кроме меня — говорят, что скучают по ней. Хочется, чтобы они поскорее перестали так о ней говорить. Только я один имею право претендовать на нежные воспоминания о ней. По большому счету нежные. Но с этим тоже надо кончать.
Когда я шел вечером от метро — портфель, зонтик (вы бы тоже, небось, носили зонтик, будь у вас такие волосы), — я снова увидел замудоханного хиппи. Я увидел его на помойке возле задней двери «Бесстрашного лиса», он сам был похож на груду мусора, полузаваленный блестящими черными мешками и драными картонными коробками. Перейдя улицу, я остановился рядом с ним. На нем было пальто, стянутое какими-то ремнями и веревочками. Очевидно, он одевался так, предвидя холодную ночь, и беспомощно обливался потом целый день. Волосы его торчали колтунами по всей голове. Он что-то бормотал себе под нос, руки тщетно шарили по асфальту. Я подошел еще ближе.
— Хотите сигаретку?
— Я у всяких импотентов курево не клянчу.
— А кто клянчит? — спросил я, немало пораженный. — Просто предлагаю вам закурить.
— Я от всяких импотентов милостыню не беру.
— Откуда вы знаете, что я импотент? Мы всего пару минут как знакомы.
— Импотент.
— …Как, черт возьми, дошли вы до жизни такой? Как, черт возьми, вам это так скоро удалось?
— Ненавижу все это дерьмо — вот как.
— Но послушайте. Какое дерьмо? Где?
— Все вы дерьмо. Все — импотенты.
— Я? Я сам практически такой же несчастный, как вы. Сам практически бродяга.
— Ты? Нет уж.
— Так кто же я такой?
— Просто кусок дерьма. — Он рассмеялся. — Самый вонючий.
— Послушайте, хотите какого-нибудь скипидара, или лака, или лосьона, или что вы там пьете? Могу подбросить пару фунтов, если хотите.
— Пошел ты, — сказал он.
— Сам пошел.
Может, он и прав. Может, я и в самом деле дерьмо — самое вонючее. Должен сказать, все это очень лестно.
Урсула переехала в конце прошлой недели.
Я помогал. Мы забрали все ее вещи из общежития и привезли сюда на такси. Стоял яркий прохладный субботний день, промытый ночным дождем и похожий на один из тех дней, когда новые жизненные циклы смутно маячат в воздухе. Мы ехали мимо садов, в которых немногочисленные пары играли в теннис в тени деревьев и мужчины в ослепительно белых брюках, стоя на солнце, обсуждали результат последнего крикетного матча. Даже Квинсуэй, казалось, держал себя под контролем, пока такси хрипло катило по мостовой, а самолеты расслабленно и по-свойски разрезали беспрепятственно гладкое небо. Урсула расплатилась, молодой шофер с восхищением поглядел на ее все еще перевязанные запястья.