Уже не слушали, смеялись, говорили все разом, каждый свое. Нюся ухаживала за Геннадием, подкладывая ему то салата, то ветчины в неприличном количестве, простодушно намекая тем самым, что он, вероятно, не ел со вчерашнего вечера.
— Ешьте, пожалуйста, тут все свежее… Вам не скучно у нас?
— Нет-нет, — отвечал Геннадий. — Спасибо, хватит. — И ел.
Его все еще интересовал Князев.
— Где же вы теперь снимаетесь?
— В Ленинграде.
— Ездите?
— Езжу.
— Роль хорошая?
— Ничего.
— Майор милиции?
— Капитан. Дальнего плавания.
— И сколько вам еще сниматься?
— Вы мне хотели предложить роль? — с долей снисходительности, полушутя — это у него получалось — отвечал Князев.
— Я не люблю, когда актеры разъезжают, — сказал Геннадий.
Опять возникла Нюся:
— А вы ничего не пьете!
— Пью, почему же.
Павлик все еще «держал площадку»:
— Вы достаточно известны, чтобы вам завидовали, и недостаточно знамениты, чтобы преклонялись! — говорил он, опять кого-то изображая.
— Дурака валяет, — объяснила Нюся. — У самого, между прочим, в январе юбилей. Круглая дата. Директор квартиру обещает… Вы к нам, пожалуйста, завтракать приходите…
Потом, когда застолье распалось, Павлик, подсев к Геннадию, рассказывал ему о Нюсе:
— Я ведь, грешный человек, женат был неоднократно, а если точнее, как говорится, не для печати, то Нюська у меня — четвертая, даже, можно сказать, пятая. Не смейтесь, тут с одной из них мы не были расписаны, поэтому такая путаница в счете. Сказать, что не везло? Да нет. Каждый раз женился по любви, расходились по необходимости. Одна из моих жен, бывших, и сейчас в театре. А кто — не скажу. Догадаетесь — хорошо… Детей произвел на свет немного. Двоих. Оба хорошие. Парень — на флоте. Капитан-лейтенант… С Нюськой-то как получилось? Пожалел я ее, она меня, потом опять я, в общем, друг друга. Без меня ей, честно говоря, не светило. Ну и получился в результате счастливый брак, можешь себе представить. Только уж детей — поздно. Умру — куда она с ребенком… А у тебя дети есть?
— Сын.
— Большой?
— Четыре года.
— Где они у тебя?
— В Москве.
— А говорили — в Ленинграде. Тут черт-те чего наговорят. Театр! В Ленинграде, и она, мол, от него ушла.
— Это правда, — сказал Геннадий.
— Ушла?
— Да.
— Ты или она? Ну ладно, не будем об этом… У тебя налито? Давай.
— Давай.
— Ничего, что на «ты»?
— В самый раз.
— А это где ты… отметился? — Павлик заметил татуировку на руке Геннадия.
— В молодости.
— Сам-то откуда родом?
— Да не поймешь. Рожден в Вологде, детство в Берлине, школа в Новосибирске, ну и так далее.
— Отец военный?
— Да.
— А говорили — актер.
— Павлик, хватит тебе, что за допрос такой, — вмешалась Нюся. — Вы не обращайте внимания, Геннадий Максимович, у него иногда, знаете, развязывается язык.
— У меня тоже. Иногда, — сказал Геннадий.
— Не замечала.
— Вот правильно, — сказал Павлик. — Боюсь молчаливых людей. Кажется, что они что-то знают про вас и не говорят… Это из какой пьесы? Не помню уже. Из какой это, Нюся?
— Да ну тебя!
— Отец у меня военный. — сказал Геннадий. — Где-то еще жив, у него другая семья… Когда-то на каникулы привез меня в Москву, пошли с ним в театр. «Сирано де Бержерак»… Ничего лучшего в своей жизни не видел. Как сон, как волшебство какое-то! Там где-то гарнизон, блочные дома, детишки, офицерские жены… А здесь — черт возьми! «Забыть об истине, звучащей благородно?» — продекламировал он. — Помнишь, нет? Не играл?
— Играл, — сказал Павлик. — Я все играл. Но спектакль был так себе.
— Ничего! Поставим заново! — подмигнул Павлику Геннадий. — А?
И не смущаясь тем, что все давно примолкли и слушают их разговор и смотрят, — он заговорил стихами, все громче и громче, уже для всех:
Забыть об истине, звучащей благородно, Не смелым быть орлом, но низким червяком,
И пробираться хитростью, ползком Там, где хотел бы вверх лететь свободно?
— Браво! — Все зааплодировали.
— Можно выпить за ваше здоровье? — сказал с чувством поклонник Саша, и его поддержали, стали чокаться, и сам Геннадий неузнаваемо повеселел: