— Подними, — сказал, побледнев, Геннадий.
И еще раз сказал:
— Подними!
И еще раз:
— Подними! Я тебе русским языком говорю! — И пошел на Олега.
И получил удар в грудь, тот самый, о котором предупреждал Олег, как только вошел в комнату, и к которому готовил себя на протяжении всего разговора.
Ответ последовал немедленно: коротким молниеносным ударом Геннадий согнул противника, вторым таким же ударом бросил его на пол.
— Я тебя предупреждал. Я ведь в армии занимался этим видом спорта. Мы, правда, клятву давали — применять только на ковре.
И он снова ударил, уже не щадя, в лицо поднявшегося Олега.
Тот отступил, закрываясь. Между пальцами его выступила кровь.
Геннадий бросил ему полотенце:
— На! И убирайся.
Он проснулся в московской квартире, у матери, на широкой постели, на больших подушках, под стеганым одеялом с кружевным пододеяльником. В окно светило солнце; где-то близко, вероятно, на кухне, бодро говорило радио. Он блаженно, как только и можно было в такой постели, зевнул и потянулся. Потом позвал:
— Мама!
Мать появилась тотчас — из кухни, в фартуке.
— Проснулся?.. Ну ты здоров поспать. Не досыпаешь там, что ли?
— А сколько времени?
— «Времени»! Одиннадцать!
— Я бегу, — сказал Геннадий.
— Как бежишь? А завтракать? Бежит! Побежал он! Куда побежал, зачем! — ласково ворчала мать. — Слыхал вон по радио: торопиться вредно, от этого теперь все заболевания…
— Слушай, выключи ты его! — сказал Геннадий. — А я лежу и думаю: кто это там бубнит…
Мать пошла выключать радио. Он собрался одеваться, увидел свои джинсы, перекинутые аккуратно через спинку стула, развернул их.
— Ты что это сделала? Кто же это гладит, зачем, кто тебя просил? Ну вот! — Он влез в них, посмотрел на себя, засмеялся. Потом засмеялся, посмотрев на мать, и пошел умываться, на ходу разглаживая складки на коленях.
Пока он умывался, мать быстро убрала постель. Ей было за шестьдесят или под семьдесят, неопределенный возраст старости, уже принятой как должное, не скрываемой. Мать не принадлежала к тому кругу, где женщины ее лет одеваются и красятся, как молодые. В доме, судя по обстановке, уклад был скорее деревенский или поселковый, нежели городской. Живя в одиночестве, мать блюла порядок; вот и сейчас, быстро убравшись, она направилась на кухню, где уже был накрыт завтрак для сына.
Геннадий задержался в передней у телефона. Набрал номер, послушал и быстро положил трубку.
— Чай будешь, кофе? Сам иди заваривай, я по-твоему не умею…
— «Не умею», «не умею»! — Геннадий весело посмотрел на мать и вдруг обнял ее.
— Отпусти, ну вот еще! — отбивалась мать. — Небось, провинился, нет? Маленький был — как лезешь с лаской, значит, сломал что-нибудь или разбил! Садись уж, ладно, второй раз разогревать не буду!
— А ты что же? Попила уже?
— Неужели нет? Тебя ждать!
— А это что еще такое? — Геннадий критически оглядел стол. — Давай чашки хорошие, нечего беречь!
— Ишь ты! — сказала мать.
Но отправилась в комнату за хорошими чашками.
Потом она следила с нежностью — как он заваривал чай, как сел за стол, как ел. Ел он жадно, и она вовремя подложила жареной картошки, и соленых огурчиков, и капусты из своих припасов.
— К ней пойдешь? — спросила она вдруг.
— Не знаю еще, — сказал Геннадий.
— А звонил кому? Вот только что.
— А-а… Это так, по делу.
— Александр Андреевич тебе звонил, говорила я, нет? На той неделе еще.
— Сам?
— Не сам. Секретарша, видно. Голос женский. Интересовалась.
— Ну-ну.
— Зачем-то ты ему понадобился.
— Низачем, я думаю. От жадности.
— От какой это жадности?
— Ну, он хочет, чтоб все было при нем, на всякий случай. В том числе его ученики. Хватился: нет такого-то. Где ж это он?
— А может, предложит тебе чего? Ты не отказывайся! Мало ли! Гордость хороша в другом! — с явным намеком заметила мать. — Чего смеешься? Думаешь, я не соображаю?
— Соображаешь, мать, еще как соображаешь! — И Геннадий, уже встав из-за стола, опять со смехом обнял мать. Она отстранилась сердито.
— Ей не звони, слышишь! Не мучай себя… Вот парня повидать — другое дело. Но это можно Таньку попросить, сестру се. Или, хочешь, я…
— Нет, мама.
— Парень-то уже большой, она его тут раз привела, сама уходила куда-то на целый день. Мальчик смышленый. Нос твой, подбородок. На нее не похож…
— Хорошо, мама.
— Ты ей-то посылаешь или как? По исполнительному?
— Посылаю.
— Сколько?
— Да ладно, мама, хватит об этом.