— «Это что-то декадентское», — произнесла Зинаида Николаевна. Спохватилась: — Пардон, это я уже говорила. — Нацепила очки, прочла: — «Серой пахнет. Это так нужно?»
— «Да», — отвечал Треплев — Олег.
— «Да, это эффект!» — Зинаида Николаевна посмеялась смехом Аркадиной.
— «Мама!» — вскричал Треплев.
— «Мама!» — повторил, заметался по сцене Геннадий. Вскочил на стул: — «Пьеса кончена! Довольно! Занавес!»
— Так и делать мне? Вскакивать на стул? — спросил Олег.
— «Виноват! — продолжал, сойдя со стула, Геннадий. — Я выпустил из вида…» Как там дальше?
— «Виноват! — сыграл Олег. — Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне… я…»
— «Что с ним?» — спросила Зинаида Николаевна.
— «Ирина, нельзя так, матушка, обращаться с молодым самолюбием… Ты его обидела», — прочла помреж Галя.
— «Он сам предупреждал, что это шутка, и я относилась к его пьесе, как к шутке. — Зинаида Николаевна надела очки. — Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите пожалуйста!»
— «Он хотел доставить тебе удовольствие», — прочла помреж Галя.
— «Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред, — произнесла Арсеньева. — Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве».
— Ну-ну? — сказал Геннадий.
— «А, по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер».
— Что вас смущает?
— Давайте договоримся, — сказала Арсеньева. — Это что, действительно, бред или не бред? Как мы должны к этому относиться?
— Кто «мы»?
— В данном случае зрители.
— Но вы не зрители. Вы Аркадина, Ирина Николаевна.
— Но я хочу понимать, что мы играем.
— Хорошо, я вам объясню. Это не бред. Это произведение талантливого человека, новатора. Он новатор для своего времени… Вот видите, вы усомнились. И правильно. Его никто не понимает — ни собственная мать, ни любимая девушка, ни тем более этот преуспевающий беллетрист, ваш любовник. Никто! Его распинают на этом дощатом помосте, как распинали всегда бездарности талантливых людей.
— Погодите, — сказала Арсеньева. — Это все очень субъективно.
— А вы как хотели?
— А мы хотели играть, простите, Чехова.
— А что вы знаете про Чехова и почему вы говорите за него? Я думаю, ему бы как раз понравился наш замысел. Почти уверен! — заявил Геннадий уже тоном завоеванного превосходства, хотя торжествовать победу было рано. — Если есть еще вопросы, пожалуйста!
— Спасибо, все ясно, — сказала Арсеньева, захлопнув тетрадку, как бы подводя итог экзамена. И поднялась.
— Сядьте, пожалуйста, — сказал Геннадий, — я вас не отпускал.
— Что? — обернулась она.
— Не знаю, как у вас в театре. Там, где я работал, спрашивали разрешения у режиссера.
— Я не вижу здесь режиссера, — сказала Арсеньева, уже твердо направляясь к выходу.
— У кого часы? — спросил спокойно Геннадий. — Сколько там времени? Продолжаем…
Олег Зуев привел его к себе, в уютную двухкомнатную квартиру, обставленную в столичном вкусе, вполне семейную, со всеми признаками налаженного быта.
— Входи. Раздевайся. Будь как дома. Вот, если хочешь, шлепанцы, а можешь — так. Жена в командировке, вот такая у меня деловая жена, так что мы одни во всех смыслах…
— Кто она у тебя?
— О! Не говори. Работник областной прокуратуры, начальник отдела! Ничего, не страшно.
— Это у тебя вторая жена?
— Да. Первую ты помнишь, Аньку. С нашего курса. Расстались еще тогда. Это я здесь женился. Она старше меня на шесть лет. Но, в общем, все хорошо… Давай-ка, располагайся… Душ?
— Зачем?
— Освежает. Успокаивает.
— Я спокоен.
— Хорошо! Сейчас покормим тебя, я ведь сам готовлю, между прочим, сейчас попробуешь и скажешь… Слушай! — Олег выразительно посмотрел на Геннадия. — А? Позовем?
— Кого? Нет, не стоит.
— Две подружки. Умненькие, — сообщил Олег. — Я глупых терпеть не могу, должен тебе сказать. Девочки из книготорга. Это в наше время — о-о! Сейчас я позвоню. Ты располагайся. Хочешь, поспи. Сейчас тебе подушку…
— Да нет.
Но Олег уже тащил подушку, и плед, и еще бутылку с заграничной этикеткой — все быстро, ловко, заботливо.
— Вот виски, между прочим. Выпей, согрейся!
И пошел звонить.
Геннадий повертел бутылку, пить не стал; подушкой и пледом тоже не воспользовался. Принялся рассматривать книжные полки.