Треплев. Это началось с того вечера, когда так глупо провалилась моя пьеса. Женщины не прощают неуспеха. Я все сжег, все до последнего клочка. Если бы вы знали, как я несчастлив!
Алла Сабурова и Олег Зуев стояли на сцене одни. Геннадий курсировал между залом и сценой, говоря:
— Двигайтесь, Алла Романовна, не стойте! Положила чайку на скамью и пошла, он — за вами! «Я слишком проста, чтобы понимать вас»! Возьмите что-нибудь в руки — платок, тряпку. Чайка! Положила ее брезгливо! Какой-то символ, ну его! Все это уже неинтересно! Вот сейчас появится настоящий писатель, знаменитость. А тут эти неудачники, путаются под ногами!
— Так примитивно?
— Вот именно, примитивно. Женщины не любят неудачников. Им подавай успех!.. Давайте снова: «Что с вами?» И никакого сочувствия, одно раздражение: ходит там чего-то, канючит.
— «Что с вами?» — сыграла Алла.
— Вот правильно! Видите как. И бог вас еще накажет за это. Все ваши страдания и муки, то, что вас ждет, — это вам за Треплева, поняли?
— Вы так понимаете? — удивилась Алла.
— Так понимаю, да. Но для этого нужно, Олег Петрович, чтобы было и чувство настоящее, и талант. Не надо играть неврастеника. Он нормальный человек, несчастливый, с этой матерью, от которой он зависит. В деревне, в глуши, без денег, без видов на будущее. Вы подумайте, у него вот даже костюма нет приличного, не в чем поехать в город. А он талантливее их всех.
Геннадий в очередной раз спрыгнул со сцены в зал, сел в первое же попавшееся кресло, махнув рукой актерам, чтобы продолжали, и тут к нему подошла женщина — очевидно, из дирекции, секретарь — и шепнула на ухо:
— Вас просит Евгений Иванович. Он у себя.
На сцене Треплев и Нина продолжали свой мучительный диалог.
— «Вы презираете мое вдохновение, — говорил он, идя за нею, — уже считаете меня заурядным, ничтожным, каких много… Вот идет истинный талант; ступает, как Гамлет, и тоже с книжкой…» Истинный талант, где вы там? — позвал Олег. — Тригорин!
— Я здесь! — откликнулся из зала Павел Афанасьевич Платонов, Павлик, как его все здесь называли, и быстро, по-мальчишески, хотя был явно уже немолод, поскакал на сцену. — Прошу прощения! Откуда я выхожу? Отсюда?
И сразу же преобразившись, совсем другим шагом, держа перед глазами ладонь — воображаемую книжку, вышел из кулисы.
— «Слова, слова, слова, — произнес иронически в его адрес Олег Зуев — Треплев. — Это солнце еще не подошло к вам, а вы уже улыбаетесь, взгляд ваш растаял в его лучах. Не стану мешать вам…»
— Очень хорошо, — откликнулся из зала Геннадий. — Вот смотри, смотри на него. Пройдет время, и ты станешь таким же. Таким же, как он. Увидишь в себе черты Тригорина. И тогда — пулю в лоб! Понял, нет?
— Интересно, — заметил Олег.
— Тут всё интересно! Мы ставим неразгаданную пьесу. Мы ее разгадываем!.. Подожди уходить, постой! Нина, Тригорин, продолжайте!
— «Здравствуйте, Борис Алексеевич», — сказала Нина.
— «Здравствуйте», — отвечал Тригорин.
— Тут ремарка: «Уходит быстро», — напомнил Олег.
— Никуда не уходишь! Стоишь!
— Подслушиваю, что ли?
— Подслушиваешь, да!
— Стыдно же!
— Стыдно, правильно! В этой пьесе придется любить, страдать, унижаться, плакать! Где ты стоишь?
— Я стоял здесь.
— Отступи немного.
— Они меня видят.
— Ну и что же? Не видят они тебя, не видят. Кто ты такой, чтобы тебя видеть? Стой себе на здоровье, унижайся… «Здравствуйте, Борис Алексеевич». И пошло дальше… Павел Афанасьевич, следующий раз прошу вас прийти на репетицию в нормальном костюме. Мне мешает этот ваш свитер с оленями… Дальше! Какой там у вас текст?..
Евгений Иванович, директор театра, мужчина средних лет, аккуратный, при галстуке, в отделанном деревом кабинете, внимательный и спокойный, как министр, поднялся из-за стола для рукопожатия, предложил гостю кресло, боржоми и сигареты:
— Прошу вас. — И перешел к делу: — Геннадий Максимович, и оторвал вас от репетиции, прошу извинения, но надо выяснить ряд вопросов. Во-первых, как у нас с «Чайкой»? Я что-то стал думать: а нужен ли нам сейчас этот спектакль?
Лицо Геннадия оставалось невозмутимым; не последовало никакой реакции, но реакцию можно было предположить, и директор продолжал тихим голосом, у него был тихни голос человека, которого слышно и так:
— Прошу понять правильно: речь идет пи в коем случае не о вас и не о нашем альянсе. Более того, есть пьеса, которую мы бы сейчас вам охотно предложили. Нашего местного автора, инженера, Вы, тем более, человек, склонный к эксперименту… — Папка с рукописью лежала в ящике стола. Евгений Иванович извлек ее и протянул Геннадию.