С затаенной враждебностью он смотрел, как Отто Кленк, встреченный шумными приветствиями, усаживался за стол, небрежно, с медвежьей грацией отпуская тяжеловесные шутки, то язвительно, то добродушно подсмеиваясь над кем-нибудь из компании. Неприятный субъект этот Кленк! Баловень судьбы, для которого политика — такое же развлечение, как по вечерам покер в «Мужском клубе» или охота в Берхтольдсцеле. Разве этот Кленк мог понять, насколько он, Флаухер, чувствует себя внутренне обязанным в эту падкую до наслаждений эпоху, когда распущенность так вошла в моду, отстаивать традиционные, испытанные временем взгляды и обычаи? Война, переворот, все более развивающиеся международные связи уже сокрушили немало твердынь, и он, Франц Флаухер, призван защитить последние рубежи от зловредных веяний современности.
Что Кленку до всего этого? Вот он сидит, этот субъект с крупным черепом, положив на стол свои лапищи с длинными ногтями. Обычное тирольское вино для него, конечно же, недостаточно хорошо, ему пристало лакать лишь дорогое, бутылочное. Для него и процесс Крюгера только азартная увлекательная забава. Этот суетный человек просто не способен понять, что обезвредить такого вот Крюгера не менее важно, чем, скажем, излечить больного от мокнущего лишая.
Ведь обвиняемый по этому процессу доктор Мартин Крюгер — отвратительный нарост на теле общества, каких немало развелось в это ужасное послевоенное время. Заняв свой пост во время революции, Крюгер на правах заместителя директора государственных музеев приобрел картины, которые вызвали недовольство всех благонамеренных и преданных церкви людей. К счастью, от двусмысленной, подрывающей устои картины «Иосиф и его братья» удалось избавиться довольно быстро. Но вот садистское, кровавое «Распятие» Грейдерера и «Нагое тело», полотно тем более непристойное, что, оказывается, оно изображало самое художницу (какой же надо быть порочной, чтобы написать себя голой и, словно девка, выставить напоказ свои бедра и грудь!), — эти две картины еще совсем недавно оскверняли государственную картинную галерею. Его галерею, за которую он, Франц Флаухер, несет ответственность. Стоило господину министру Флаухеру вспомнить об этих картинах, как его охватывало чуть ли не физическое отвращение. Виновника же всей этой мерзости, господина Крюгера, он не выносил, терпеть не мог его резко очерченного чувственного рта, его серых глаз и густых бровей. Как-то раз ему пришлось пожать теплую, волосатую руку этого Крюгера своей жесткой, жилистой рукой — у него появилось после этого ощущение изжоги.