Допустим. Но как обстояло дело с картиной «Иосиф и его братья»? Это была сложная история, и поначалу он вел себя достойно. Ему прислали снимок с картины и окружили все многозначительной таинственностью. Говорили, что художник болен, нелюдим и очень нелегок в общении — лишь с большим трудом удалось уговорить его не уничтожать и эту картину. Снимок был сделан без его ведома и, конечно же, против его воли. Теряя порою веру в себя, убежденный в бессмысленности художественного творчества в наше время, он пристроился ради заработка мелким чиновником в какое-то учреждение. Вся надежда на него, Мартина Крюгера, с книгами которого художник знаком.
Под сильным впечатлением от картины, Мартин Крюгер с жаром принялся за дело. Правда, с самим художником встретиться ему так и не удалось. Но картину он спас. Серьезно рискуя своим положением, он поставил министра перед выбором: либо купить картину, либо уволить его, Крюгера. А когда ему со злорадством указали на то, что за картину запросили слишком высокую цену, он, как ни противен ему был автомобильный магнат Рейндль, не без труда уговорил его выложить солидную сумму. До тех пор он поступал последовательно. Что же, однако, случилось потом? Об этом «потом», о дальнейшем, он старался не думать, подыскивая всевозможные хитроумные отговорки. Но сейчас, взмокший от пота, задыхаясь, он лежал в темноте и, до боли стиснув зубы, перебирал в памяти всю эту историю, заставляя себя взглянуть правде в глаза.
А произошло потом вот что: когда картину наконец выставили в музее, его пыл заметно убавился. Если о посредственных работах ранних испанцев он писал проникновенно и ярко, то для «Иосифа и его братьев» даже убедительных слов не мог найти и ограничился ничего не значащими фразами. Он обязан был увлечь этим творением других не менее сильно, чем увлекся сам — как бы заново воссоздать его в слове, чтобы оно стало зримым. Но передать все своеобразие картины словами было мучительно трудно, надо было сосредоточиться, это стоило нервов, а он был ленив. Уже одно это было непростительной слабостью. Но худшее произошло потом — до власти дорвался этот законченный кретин Флаухер и, конечно же, постарался всеми правдами и неправдами убрать картину из музея. Ему, Крюгеру, настоятельно предложили взять длительный отпуск. Это было весьма кстати, ибо давало возможность основательно поработать над книгой об испанцах. А когда он вернулся, картины «Иосиф и его братья», или «Справедливость», в музее уже не было, на ее месте висело несколько добросовестных поделок, вполне пригодных для заполнения пустот на стенах. Он еще до своего отъезда знал, что так случится. И хотя об этом не было сказано ни слова, понимал, что идет на явную сделку: отпуск ему дают, как вознаграждение за молчаливое согласие предать художника Ландхольцера и его творение.
И теперь, когда во тьме камеры 134 он безжалостно сказал себе всю правду, все в нем восстало против этого, и он сердито засопел. Слишком много разных дел осаждало его каждый божий день. Конечно, многое из того, что надо было сделать, он не сделал. Но ведь он не всемогущий господь, а всего лишь человек, у которого две руки, две ноги и одна голова. Достаточно и того, что он хоть кое-что успевал сделать. «Кое-что», — проворчал он. «Не все, а кое-что». Но оттого, что он произнес эти слова вслух, они не стали более убедительными. Он представил себе своего молодого друга Каспара Прекля, его худое, небритое лицо с глубоко запавшими глазами и острыми скулами. Он почувствовал себя слабым, беспомощным и тяжело повернулся на другой бок.
Но, черт побери, какое отношение имеет эта история с «Иосифом и его братьями» к его собственным бедам? Должно быть, он здорово издерган, если апеллирует к таким мифическим понятиям, как «вина», «провидение», «возмездие». Сумел бы кто-нибудь другой в его положении добиться большего? Нет, другой не сумел бы, а вот он сам мог бы. Он обязан был пойти дальше, бороться до конца. Он скверный, ленивый человек, он не боролся до конца. А тот, кто не борется до конца, — ленивый человек.
В коридоре равномерные шаги надзирателя приближались к дверям его камеры. Девять шагов были слышны совершенно отчетливо, еще девять — глуше, потом они совсем замирали.
Да, он скверный, ленивый человек, и его не зря привлекли к суду, хотя придворный поставщик Дирмозер и антиквар Лехнер и не догадываются о подлинной его вине. Ведь он-то сам хорошо знал, как обстояло дело с «Иосифом и его братьями». Вероятно, «Иосиф и его братья» — не шедевр. Но ему, Крюгеру, представилась возможность открыть дорогу художнику, какие рождаются, может быть, лишь один раз на целое поколение, он оцепил эту редкую возможность и сам же, из душевной лености, ее упустил.