От досады ее лицо с волевым ртом и решительными серыми глазами так исказилось, что на миг стало почти безобразным. Брезгливо морща губы, она снова пробежала глазами отчет. На газетном листе еще не просохла типографская краска, и от него исходил резкий запах. Не говоря уже о неприятном чувстве личной причастности ко всей этой истории, удушливая страсть, заключенная в каждом слове умершей, вызывала у нее отвращение. Мартину не следовало так много заниматься этой Гайдер. Разве не противно быть адресатом подобных писем?
Она хорошо помнила эту Гайдер, помнила, как та однажды вместе с ней и Мартином сидела за столиком в «Минерве», небольшом танцевальном зале Латинского квартала, сидела, вся съежившись, посасывая через соломинку коктейль, и как потом во время танца она, словно позабыв обо всем на свете, безвольно повисла на руке Мартина. Как-то Мартин спросил, не сделает ли она для Анны графологический анализ. Эти анализы — в то время они еще не стали ее профессией — пользовались успехом среди ее друзей, и ее буквально замучили просьбами. Но Гайдер поспешно, прямо-таки невежливо отказалась. Быть может, она просто боялась. «Людские свойства — как текучая вода, — объяснила она. — При разных обстоятельствах и в отношениях с разными людьми человек бывает совершенно иным». Она не хочет, чтобы ей приписали раз навсегда определенные свойства характера.
Иоганна продолжала мерить шагами комнату, просторную, оклеенную светлыми обоями, обставленную удобной, практичной мебелью. Убранство комнаты составляли книжные полки, графологический аппарат, необъятный письменный стол и пишущая машинка. В зеркале отражались то светлый Изар, то бульвар, то широкая набережная. Нет, они с Анной не понравились друг другу. Гайдер, со свойственной ей прилипчивостью, чуть ли не силой навязала Мартину свою дружбу, и добром все это кончиться не могло. Ей, Иоганне, давно следовало предостеречь Мартина. Наверно, и для него эти дружеские отношения, с самого начала неестественные, стали со временем тяжкой обузой, но он вечно нуждался в подсказке. Он и тут старался избежать сцен, как всегда старался избегать всяких неприятностей. Это, безусловно, и было единственной причиной, почему он не порывал с Гайдер.
Но что толку теперь досадовать. Все это уже в прошлом. Единственное, что остается сейчас — это ждать, пока она сможет поговорить с доктором Гейером.
Ох, ведь ей нынче вечером надо сделать графологический анализ одного женского почерка! Номер двести сорок семь. Да, да. Она сейчас же сядет за работу, а через полчаса снова попытается дозвониться Гейеру. Иоганна берет со стола газету и аккуратно подкладывает ее к другим, уже прочитанным. Вынимает образец почерка двести сорок семь и вставляет в небольшой, похожий на пюпитр графологический аппарат. Задергивает шторы, включает лампу с рефлектором, и теперь буквы с почти пластической четкостью выступают на светлом фоне бумаги. Затем принимается дробить линии почерка в соответствии с тонкими методами анализа, которым ее учили. Однако она понимает, что таким образом не сумеет по почерку четко уяснить себе характер человека. Да она и не пытается сосредоточиться как следует.
Нет, она вовсе не обязана была тогда ограждать Мартина от этой Гайдер. Она ему не нянька. И вообще глупо пытаться изменить человека — пытаться сделать его другим. Прежде чем связать свою судьбу с мужчиной, надо сначала до конца понять, что он собой представляет. Жаль все-таки, что у Мартина никак невозможно добраться до твердого костяка. Лучше всего он чувствует себя в полумраке. Только тогда он раскрывается. В своей откровенности он доходит до того, — ей это особенно не нравилось, — что первому встречному готов рассказать о самом сокровенном. Его можно разобрать по листикам, как луковицу, но так и не добраться до сердцевины. Как бы ни усложнялись обстоятельства, он все откладывал и откладывал решение: ведь рано или поздно все устроится само собой, так стоит ли ломать голову над всеми этими запутанными проблемами?
За дверью послышались тяжелые шаги ее тетушки, Франциски Аметсридер, которая жила с ней и вела хозяйство. Тетушка, как всегда, не удержится, конечно, от весьма категоричных суждений о процессе и от сильных выражений по адресу «этого Крюгера». Обычно Иоганна не обижалась на добродушно-ворчливые замечания тетушки Аметсридер и в ответ к взаимному удовольствию дружески подтрунивала над ней. Но сегодня она не была расположена обмениваться с тетушкой нравственными оценками и впечатлениями. Через закрытую дверь она звенящим голосом резко ответила, что ей надо работать, и тетушка удалилась, разгневанная и оскорбленная.