В своем неуютном кабинете доктор Гейер сухо обратил ее внимание на то, что в этой стране ее хорошая память вещь далеко не безопасная. К судебной ответственности за лжесвидетельство скорее привлекут ее, чем шофера Ратценбергера. Гладкое лицо Иоганны осталось спокойным, лишь над переносицей обозначились три морщинки. Она спросила его: почему он говорит это именно ей? Не думает ли он, что это ее испугает? Он сдержанно ответил, что считает своим долгом предупредить ее о возможных последствиях таких показаний. Она так же сдержанно поблагодарила его за добрые намерения и с улыбкой попрощалась.
Улыбаясь, она шла домой кружным путем через Английский сад. Немилосердно фальшивя, еле слышно, почти не разжимая губ, напевала мелодию из старинной оперы, повторяя все те же несколько тактов. Большой красивый парк был по-вечернему прохладен и тих. По аллеям бродили влюбленные. Пожилые люди, рано отужинав, наслаждались наступившей прохладой. Они сидели на скамейках, курили, болтали, невозмутимо читали подробные газетные отчеты о любви покойной чужачки к некоему Мартину Крюгеру.
15
Господин Гесрейтер ужинает на Штарнбергском озере
По той самой дороге, по которой накануне проезжал министр Кленк, вечером следующего дня ехал коммерции советник Пауль Гесрейтер. Он ехал вместе со своей возлюбленной, Катариной фон Радольной: большую часть лета он обычно проводил в ее прекрасном поместье Луитпольдсбрун на берегу Штарнбергского озера.
Автомобиль вел Гесрейтер. Это была та самая американская машина, которую он приобрел три недели тому назад. После тягостного дня, проведенного в суде, было особенно приятно ехать в вечерней мгле, по широкой дороге, сквозь негустой лес. Свет фар выхватывал куски дороги и обступившие ее деревья. Гесрейтер ехал не особенно быстро, наслаждаясь наступившей прохладой и спокойной близостью Катарины. Из множества женщин, с которыми он, один из пяти жуиров Мюнхена, был в интимной связи, Катарина нравилась ему больше всех. Они не были женаты. Катарина соединяла в себе все достоинства любовницы и жены.
Сидя рядом, они вели неторопливую беседу, часто перемежавшуюся паузами. Разговор, разумеется, шел о процессе Крюгера. Гесрейтер заметил, что не слишком-то приятно участвовать в этом процессе в качестве присяжного, а отчасти — и судьи. Но все же перед Катариной старался разыгрывать из себя человека практичного, уверенного в себе циника. В конце концов все мы деловые люди; откажись он выполнить свой гражданский долг, вполне возможно, что многие влиятельные лица стали бы приобретать керамику у других поставщиков. К тому же и сама по себе история очень любопытна, — этого отрицать нельзя, взять хотя бы письма покойной Гайдер, зачитанные сегодня. Правда, они очень неаппетитны. Уму непостижимо, как мужчина мог иметь дело с такой изломанной истеричкой. И все-таки это бесспорно интересно. Кстати, почему Катарина не бывает на заседаниях суда? Он видел там г-жу фон Бальтазар, сестру барона Рейндля, актрису Клере Хольц.
Он сидел за рулем и плавно вел бесшумную, послушную машину. Ночь была чудесная. Они миновали городок Штарнберг. На берегу озера было много народу, но ночь гасила все звуки, и кругом царила тишина. Они ехали через лиственный лес и наблюдали, как по озеру плывет ярко освещенный пароход.
Нет, Катарина не испытывала ни малейшего желания бывать на заседаниях суда. Ее красивый звучный голос был полон той ленивой уверенности, которая всякий раз так волновала его. Она терпеть не может политики. От господ, занявшихся ею после революции, пахнет гнилью. Травля Крюгера ей совсем не по душе. Все это отдает прокисшим молоком. Подумать только, в какое ложное положение можно попасть из-за дурацкой политики! Мужчины постоянно в присутствии судей и газетчиков вынуждены под присягой давать показания, с какими женщинами они состояли в интимных отношениях, а ведь это личное дело каждого и уж никак не влияет на управление государством.
Красивая, пышнотелая женщина излагала все это спокойным, низким голосом, таявшим в ночной тьме. Гесрейтер краешком глаза поглядывал на нее. Нет, она не улыбалась. Наверное, она запамятовала, что и он в свое время в связи с требованием ныне почившего в мире господина Радольного под присягой показал, что не находился с ней в интимных отношениях. Он дал эти показания без малейших колебаний или угрызений совести. Разве г-н фон Радольный, женившийся на Катарине после ее многолетней связи с принцем Альбрехтом, не был достаточно сговорчивым человеком, вполне удовлетворенным тем видным положением, какого он достиг при дворе благодаря удачному браку? А когда он вдруг сделался сварливым, стал устраивать сцены и требовать развода, — разве не естественно было ему, Гесрейтеру, оградить свою прекрасную, достойную любви подругу от незаслуженных оскорблений? Теперь г-на фон Радольного уже нет в живых, и Катарина унаследовала его солидное состояние. Как хорошо, что она тогда так энергично воспротивилась разводу. Деньги покойного супруга помогли ей восстановить пришедшее в упадок поместье Луитпольдсбрун — прощальный дар принца Альбрехта. На доходы с поместья и на ренту, которую она получает от управления имуществом бывшего королевского двора, Катарина может вести жизнь светской дамы. Хозяйство в ее поместье, куда нередко наезжают знатные гости, ведется образцово, она желанная гостья при дворе, особенно у претендента на престол, бывшего кронпринца Максимилиана. Ее отношения с ним, Гесрейтером, покоятся на прочной основе, она много путешествует, живо интересуется искусством. Все ее высказывания о процессе Крюгера отличаются ясностью и умом, как нельзя более соответствуют ее характеру и положению в обществе. Так почему же он, Гесрейтер, упорно продолжает говорить о том, что уже давно ясно и понятно? Он, Гесрейтер, разумеется, не настолько бестактен, чтобы проводить сейчас аналогию между своей тогдашней присягой на бракоразводном процессе и делом Крюгера. Но все-таки он не удерживается и замечает, что только над таким несведущим в житейских делах человеком, как этот чужак Крюгер, могли учинить подобное судилище. Ведь теперь присяга мужчины, рыцарски отрицающего на суде близость с той или иной женщиной, стала чистой формальностью, подобные присяги даются на каждом шагу, и любой судья это отлично понимает. Все равно как люди говорят «здравствуйте» человеку, которому вовсе не желают здравствовать, и никто не принимает этого всерьез. Но нельзя же вкладывать прокурору в руки такое грозное оружие, как это сделал Крюгер. Брак сам по себе должен находиться под защитой государства. Г-жа Радольная молчала, и тогда он немного спустя добавил, что, собственно, не очень-то разбирается в социальных вопросах. Но семью он считает основной ячейкой государства, а потому брак так же, как, например, религию, упразднить невозможно. Однако обязательства брак налагает только на чернь, но не на мыслящих людей.