Приехав в Луитпольдсбрун, они застали там г-на Пфаундлера, который жил на соседней вилле и по вечерам нередко захаживал к ним в гости. Фрау Радольная с удовольствием принимала у себя этого предприимчивого человека. Кельнер, ставший впоследствии владельцем ресторана, Алоис Пфаундлер во время войны занимался поставками мяса для армии. Благодаря этому он имел возможность, несмотря на строгие продовольственные ограничения, подавать в своих шикарных заведениях самые изысканные и редкостные блюда, за которые посетители в те трудные времена с радостью платили втридорога, и быстро сколотил изрядный капитал. Нажитые деньги он вложил в «индустрию увеселений», стал совладельцем множества театров, варьете и кабаре не только в самой Германии, но и в соседних странах. В этой сфере он безусловно был самым крупным дельцом во всей Южной Германии. Он мог бы спокойно наслаждаться благоприобретенным, если бы не упорное желание содержать и в родном Мюнхене большие увеселительные заведения, где дело было бы поставлено на широкую ногу. Он был владельцем самого роскошного варьете Мюнхена, великолепного кабаре и двух первоклассных ресторанов. В то лето он намеревался открыть на озере большую купальню. Умный и ловкий делец, он отлично понимал, что подобные заведения в таком типично баварском полукрестьянском городе, как Мюнхен, имеют мало шансов на успех. Ведь если до войны город слыл одним из крупнейших в Германии курортов и увеселительных мест, то теперь узколобая внутренняя политика нового баварского правительства отпугнула приезжих. И все-таки Пфаундлер убедил себя, что именно на долю Мюнхена, единственного большого города в центре крестьянской по преимуществу области, выпала миссия быть отличным от остальной, сельской Баварии. Приезжая в Мюнхен после целой недели серой, однообразной работы, земледельцы ищут здесь прежде всего городских развлечений. Пфаундлер буквально помешался на идее возродить индустрию развлечений в родном городе. Вероятно, им двигало и инстинктивное стремление ко всему декоративному, театральному, время от времени пробуждающееся в душе каждого жителя Баварского плоскогорья. Мюнхенские народные празднества, ежегодные гулянья на городском лугу с балаганами и аттракционами, на которые он мальчишкой глазел с восторгом, традиционные карнавальные шествия под бой барабанов, постановки вагнеровских опер под открытым небом, состязания в стрельбе, пышные процессии в праздник тела господня, балы-маскарады в Немецком театре, веселые хмельные оргии в огромных залах пивоварни — все эти шумные торжества оставили в его душе глубокий след. Теперь он хотел сам устраивать такие зрелища, усилив их эффект средствами современной техники, сделать шум еще более шумным, упоение — более упоительным, блеск — более блистательным. С чисто крестьянским упорством он вкладывал деньги, которые приносила ему жажда развлечений, обуявшая остальную Германию, в эти вновь и вновь терпевшие крах мюнхенские затеи.
Госпожа фон Радольная протянула г-ну Пфаундлеру большую белую руку и приветствовала его с несвойственной ей живостью. Ее дебют на жизненной стезе был окутан мраком, она никогда не упоминала о нем. Так или иначе, она охотно поддерживала разговор о варьете и кабаре, проявляя при этом удивительную профессиональную осведомленность, и, соблюдая необходимую осторожность, принимала участие в некоторых предприятиях г-на Пфаундлера.
Во время ужина на прекрасной террасе с видом на озеро, г-жа фон Радольная с явным интересом беседовала с этим расплывшимся, массивным баварцем. Ее грубоватый, но хорошо поставленный грудной голос сливался с его громким, начальственным. Грузный человек с бледным лицом и крошечными, хитрыми мышиными глазками под шишковатым лбом не составил себе твердого мнения о процессе Крюгера. Конечно, когда с провинциальной бесцеремонностью хватают постельное белье известного искусствоведа и начинают его обнюхивать, это не может не повредить репутации города, из которого ослиная глупость правительства и без того уже выжила всех приезжих и сколько-нибудь видных интеллектуалов. Не мешало бы кому-нибудь вмешаться и приструнить этих высокопоставленных болванов. И сделать это должен кто-либо из промышленных магнатов. Он, Пфаундлер, знает одного такого человека, который, будь у него желание, мог бы многое сделать для Мюнхена. Этот человек — г-н фон Рейндль. Но, к сожалению, Рейндль из-за связей с концернами Рура поддерживает Пруссию, а на Баварию, несмотря на всю его патриотическую болтовню, ему глубоко начхать. При упоминании имени Рейндля лицо господина Гесрейтера помрачнело. Этот Рейндль был для него постоянным немым укором. Он был богаче Гесрейтера, занимал более видное положение среди промышленников и в обществе и был еще большим бонвиваном.