Они пообедали в деревенском кабачке. Им подали наваристый суп, большой кусок сочной телятины, приготовленной просто и бесхитростно, картофельный салат. Перед ними лежало озеро, широкое и светлое, горы позади него были окутаны туманом. Было безветренно, и старые каштаны в саду кабачка словно замерли. Иоганну удивило, с каким аппетитом ел Жак Тюверлен, худощавый на вид.
Потом они катались на лодке по озеру. Он греб не напрягаясь, вскоре вообще опустил весла, и лодка медленно покачивалась на волнах. Разомлев, они грелись на солнце. Тюверлен щурился и был похож на веселого, бесшабашного мальчишку.
— Вы считаете меня циником, потому что я обо всем говорю откровенно? — спросил он.
Иоганна рассказала ему о своем визите к доктору Гейеру. Жак Тюверлен находил, что мученики всегда немного смешны. Физическое насилие над доктором Гейером относится к издержкам его профессии. Мнение о том, будто мученики приносят пользу делу, в которое верят, — всего лишь модный предрассудок. Смерть человека ничего не говорит о его истинных достоинствах. Остров Святой Елены еще не делает человека Наполеоном. Неудачники обычно ссылаются на удары судьбы. Обагрить дело кровью, конечно, верное средство, но это должна быть кровь врага. Справедливость — лишь результат успеха. Победителей не судят.
Все это писатель Жак Тюверлен объяснял Иоганне Крайн, плывя по Аммерзее на старой, рассохшейся лодке. Иоганна слушала его, высоко подняв брови. Ее, истинную баварку, коробили его слова, ей был неприятен его бесцеремонный, деловой тон.
— Так вы согласны помочь мне в деле Крюгера? — спросила она, когда он умолк.
— Разумеется, — лениво ответил он, лежа на дне лодки и беззастенчиво оглядывая ее с ног до головы.
3
Посещение тюрьмы
Поездка в тюрьму Одельсберг, находившуюся в Нижней Баварии, была долгая и утомительная. Инженер Каспар Прекль вызвался отвезти Иоганну на автомашине, предоставленной ему правлением «Баварских автомобильных заводов». У этой машины был хороший мотор, но комфортабельной ее никак нельзя было назвать. Шел дождь и было прохладно. Плохо выбритый, мрачный и худой, в кожаной куртке и кожаной кепке, Каспар Прекль сидел в принужденной, некрасивой позе рядом с рослой, цветущей женщиной и весьма резко высказывал крайние взгляды. Иоганна не знала, как себя держать с ним. Его мысли отличались оригинальностью, остротой, фанатизмом, умом.
Молодой инженер, начисто лишенный светского лоска, создал себе теорию, согласно которой с людьми надо беседовать об их делах, а не о своих, и тем более не на общие темы. Ведь обычно люди хорошо разбираются в своих делах, а в чужих — ничего не смыслят, и уж тут от них вряд ли услышишь что-либо интересное и полезное. Поэтому с Иоганной Крайн он заговорил о женских делах — о браке, о женском труде, о моде. Он зло высмеивал брак, как нелепый капиталистический институт, издевался над представлением о том, будто человеком можно владеть. Заметил, что сейчас, после войны, смешно сохранять фикцию «культа дамы». Постепенно он разговорился, подобрел, стал живым и находчивым. Иоганна почувствовала, что лед взаимного отчуждения начал понемногу таять. Но тут Прекль затеял шумную ссору с возницей какой-то колымаги, который не расслышал его сигнала и вовремя не свернул с дороги, Прекль покраснел, стал кричать. Людей в повозке было больше, и настроены они были весьма воинственно: дело едва не кончилось дракой. Всю остальную дорогу Каспар Прекль был угрюм и молчалив.
Оформление пропусков длилось целую вечность.
— Вы родственница Крюгера?
— Нет.
Чиновник снова взглянул на фамилию в пропуске.
— Ах так…
Еще секунда, и Иоганна не выдержала бы и взорвалась. Затем им пришлось бесконечно долго стоять в мрачных коридорах и в холодной канцелярии под любопытными взглядами писарей и надзирателей. Сквозь зарешеченное окно был виден двор с шестью жалкими, замурованными деревьями. Наконец в зал свиданий первым вызвали Каспара Прекля.
Иоганна осталась ждать. Вернувшись, Прекль сказал, что не в силах больше оставаться здесь и подождет ее у главных ворот. Сейчас он казался Иоганне деятельным, оживленным, не таким мрачным, как обычно.
Увидев Крюгера, Иоганна испугалась. Она ожидала встретить человека опустившегося. Но ее испугало не то, что этот прежде крепкий, довольно полный человек стоял теперь перед ней изможденный, неряшливый и вялый, с поросшим густой щетиной серым лицом и угасшими глазами, а то, что он так мирно улыбался. Жалобы она бы перенесла, стерпела бы и слезы, но от этой спокойной улыбки на сером лице веяло чем-то замогильным. Безропотное приятие собственной погибели человеком, которого она знала таким жизнерадостным и темпераментным, привело ее в смятение, лишило дара речи.