Но в общем все довольны были, что, дескать, обошлось. Так что когда первые слухи пошли насчёт стерилизации, многие не верили. Я-то всё из первых рук знал, потому как пристроился шофёром в натовскую комендатуру. Там у них был один мужик хороший, Смит. У него, конечно, всякие свои прибамбасы были — по малолеткам был большой специалист, и чтобы потом никаких проблем. Ну, я его возил по разным московским местам. А что делать? Жить-то надо. Так вот он меня и предупредил — "смотри, заболеешь — в медпункт не ходи, потом детей не будет". И разобъяснил, что к чему.
Натовцы, однако, честными оказались, и играть в прятки не стали. Для начала публично объявили во всех газетах и по телевизору. Дескать, по их расчётам, России столько населения не прокормить, так что будет в следующем веке в России жить двадцать миллионов человек, из них русских пять миллионов — нефтяную трубу обслуживать. Тем более, что гены у нас порченые тоталитаризмом, пьянством и прочими нашими историческими грехами. Нефиг, понимаешь, нам собой землю поганить.
Народ, конечно, поволновался малость, потому что решили — сейчас эти суки пойдут по домам у русских мужиков яйца резать. Тут же последовали разъяснения: не волнуйтесь, граждане, никаких таких ужасов не предвидится, права человека мы уважаем, и вообще всё будет на сугубо добровольной основе. Просто каждый русский, кто сходит в медпункт на один безобидный укольчик, получит вместе с укольчиком пенсионную книжку. Будет, значит, после окончания трудового возраста получать зелёные баксы от американского правительства. А кто не сходит — тот, значит, на старости лет без пенсии останется. Потому что он, значит, на детей своих будущих рассчитывает, и пенсия ему, получается, на хрен не нужна… Ну, а бабам, кроме пенсионной книжки — сразу две штуки баксов на руки. И ещё разобъяснили, чтобы насчёт секса не беспокоились — после того укольчика всё прекраснейшим образом стоять будет, как стояло, даже лучше прежнего. Только детишек не будет. А нафиг они вам нужны, господа-товарищи, нищету-то плодить?
В общем, даже как-то логично получилось. Ну, сначала народ, конечно, малость робел. Но когда по всем каналам социальную рекламу включили — потянулись люди, потянулись… Пенсию в зелёных баксах получать — это тебе не в жопе пальцем ковыряться. Да и, в самом деле, какого, извиняюсь, хуя, нам так жить? Мы-то свою страну просрали. Может, у них чего получится.
Как раз на этом деле я и погорел. Вышло, значит, распоряжение, что на работу в натовских структурах берут только стерилизованных. Ну а я решил по русской привычке словчить — вдруг да ещё пригодятся мне мои погремушки. Мне Смит белый талон стерилизованного обещал сделать, и сделал даже, я за ним в комендатуру ехал — и надо же, на патруль нарвался! Ну а когда меня взяли, на всякий случай сверились со своими базами данных, и тут — бамц-бамц! — а я, оказывается, ещё с начала демократической революции разыскиваюсь как преступник против свободы и демократии, расстельщик первой антисоветской революции девяноста первого года.
На следующий день мне в камеру газетки принесли: пойман, бля, преступник номер один, убийца Хаза, Руцкого, и так далее. Кровавый мол, палач собственного народа. Дедушка давешний диссидентский тоже выступил, крови моей хотел. Судить его, говорит, на хрен, судом всего прогрессивного человечества.
Как просил дедушка, так и сделали. Судили меня международным образом, по Интернету. Сделали страничку на всех языках, на котором каждый мудак мог отметиться — какое мне, лейтёхе Коновалову, измыслить наказание за его зверство. Говорят, первый опыт в таком роде. Ну и понятно, что вышло — смертная казнь через электричество, по американскому образцу. Говорят, больше всех испанцы за это голосовали. И чем я их так обидел — до сих пор понять не могу. Нормальная, вроде, страна, ничего против неё никогда не имел.
Сначала решили меня поджарить на следующий день после голосования, а до того — никого ко мне не пускать ни с какими визитами. Во избежание. Но за два часа до гриля ко мне в камеру пришел самолично тот самый мой дедок оппозиционный. Он, оказывается, уже неделю как натовцами был назначен "российское правительство" возглавлять, в чине премьера. Понятно, что правительство это самое — смех один, а всё же как бы официальное лицо.
Явился он, значит, с двумя натовскими офицерами, но вёл себя вежливенько так. Спросил, узнаю ли я его. Я, значит, ему на это говорю, что да, типа припоминаю. Тут он натовцам — "оставьте нас". Ну они, конечно, скривились, а хули делов — не тот вопрос, чтобы собачиться. Вышли.
Тут старикан, значит, про свои дела мне начал заливать. Оказывается, он ко мне пришел, чтобы выразить, блин, сочувствие. Он, говорит, в этом самом "российском правительстве" самая распоследняя шавка, потому что «правительство» это, естесстно, ничего не решает, а заправляют всем натовцы. И что он, дедок, тут было вздумал по старой памяти какую-то петицию написать против решения о стерилизации русских. Так ему американский сержант эту самую петицию чуть ли не в жопу засунул. Очень, говорит, обидно это ему было.
И вот он сипит чего-то, разоряется, на тему того, что надо было всё по-другому делать, и как мы тут все ничего не понимали. Блин, козёл вонючий. Допетрил наконец — а теперь-то уж чего? Помирать пора. Ну я молчу, а он бухтит. Даже девяноста первый припомнил. "Мы, — говорит, — были в корне неправы. Но и вы, мол, были в корне неправы. Надо было нас, уцелевших, резать, резать, и резать, пока бы всех не перерезали. И страну бы сохранили, и нас бы, мудаков, спасли. Хоть не жизнь, но честь нашу, потому что…" — и, значит, всё в таком духе.
Тут в камере свет погас. Я подумал было — сломался, может. Потом — нет, американская техника не ломается так с полпинка. Весь напрягся, думаю — щас чего-то будет.
И вокруг сразу что-то зашумело, крики раздались. Ну, думаю, сейчас что-то будет. И покрепче зажмурился.
А меня тут за загривок лапищей — "эй, Серёга, ты чё? глаза открой!"
Тут-то до меня и дошло, что ни в какой я не в тюряге сижу, а с ребятами на броне. И в голову въехало (не знаю уж откуда), что это девяносто первый год. И сейчас перед нами будет та самая белодомовская толпень.
Вот только не спрашивайте, откуда я это знал. Знал — и всё тут. Ниоткуда. Я потом себе плешь проел — как такое может быть, да ещё два раза подряд. А тогда у меня времени думать не особенно было. Помню, как броневик разворачивали, и с давешним дедом на броне, под трёхцветными знамёнами на Кремль шли. Ещё помню, как гекачепистов в коридоре расстреливали. Я деду в руки автомат сую, а он, понимаешь, морду воротит. Ну тут уже я озверел — нет, ребята, революция так не делается! Подогнал какого-то пацана из демшизы, дал ему в руки калаш — на, стреляй по кровавым извергам народа. Пацан аж обоссался, когда машинка застрекотала. Стоит, как дурак, ствол вверх едет, вокруг все легли — смех один, да и только. Тоже мне, убойная команда.
Потом ещё была комедия, когда правительство формировали. Сидим мы, значит, в самом что ни на есть Кремле, вокруг евроремонт и панели дубовые, а под дверь из коридора течёт кровища — лужи-то так и не убрали. Ребята из Белого Дома только-только прибыли — поняли, суки, что сейчас опоздают к шапочному разбору. Ну, я, значит, кулаком по столу: у нас тут революционная ситуация, никакие законы не действуют, как сейчас решим, так всё и будет. А на столе мой «калаш» лежит — типа, не забывайте, ребята, кто за вас всю грязную работу сделал, пока вы там в Белом Доме сидели и пёрнуть боялись…