- И сотрудничества, - подхватила вдова.
Тимофей Константинович напряженно и горестно выкрикнул:
- Да не роман нам нужен, а хорошая встряска!
- Что такое? Вы в отчаянии?
- У меня жена, сын и дочь - все люди довольно пустые, откровений ждать от них не приходится. И войны всемирной, как ни пугают, не предвидится. Так давайте стакнемся! Жена и дочь сейчас в городе, а сын в своей комнате милуется с так называемой невестой.
- А! У них что-то многообещающее?
- Эти люди далеки от настоящей литературы, не чувствуют ее и не разумеют. Они находятся в кошмаре. С ними нет у меня согласия, а с вами, как я вижу, оно возможно. Причем согласие не только по разным там литературным пунктам и параграфам, но и в форме особо тесной дружбы... Я говорю о подлинном сплочении... И вероятно преобразование в отношения, которые совсем не случайно и не всуе названы... угадайте, как?.. любовными!..
- Вы очень смелы, очень откровенны, очень уверены в себе. - Людочка тепло улыбнулась.
- Я давно уже именно таков, каким вы меня сейчас видите, - смелый, решительный, хватаю, когда надо, за рога, - заметил Тимофей Константинович самодовольно. - Итак, я вправе надеяться? Вы готовы?
- Ну, разве что подарить вам надежду...
- Мне мало осталось до часа рокового, и чтобы пожить еще хоть немного с наслаждением, а не из-под палки, я должен экономить время, не тратить его на пустую болтовню. В дополнение к вышесказанному я должен сказать, что я просто вынужден брать быка за рога.
- Скажите, вы деликатный человек? Что это вы все про рога?..
- Я показался вам тореадором?
- Менее всего вы похожи на грубое животное или какого-нибудь мужлана, но все же, подтверждение, что вы деликатны, я бы хотела услышать от вас, а не выдумывать его самой.
- Я деликатен.
- Почему же, в таком случае, вы так резко взяли меня в оборот? И с какой стати?
- Интересно, что многие выдающие писатели там, на родине корриды, пылко протестовали и, должно быть, продолжают протестовать, если остались выдающимися, против этого варварского способа умерщвления животных.
- Этот способ придумали гранадские мавры.
- В таком случае не исключено, что протест автоматически переносится и на мавров, и не только гранадских.
- Я к вам как к мэтру, как к кудеснику слова и критического образа мысли, как к столпу рассудительности. Я не ледышка, но если ваши руки так же лирически горячи, как ваши слова... вы прямо мавр какой-то!.. я рискую вовсе растаять и испариться.
- Я ваш Отелло, солнышко, - воодушевился Тимофей Константинович, - но я не задушу, я приголублю. Я твердо решил, что нечего нам и дальше ходить вокруг да около.
- А у вас жена, дети. Вы подумываете о супружеской измене? И при этом меня решили использовать в качестве подопытного кролика? Я для вас только материал, средство?
Старик оторопел. Вытаращил глаза, не понимая стороны, куда неожиданно свернула беседа. Его отчитывают? Его подозревают в бесчеловечном умысле? Ставят на одну доску с бездушными экспериментаторами?
Заметив в кустах, среди пучков беспорядочно громоздящейся вокруг растительности, фигурку бурно шествующей девицы, вдова как-то странно пискнула:
- Откуда ты, прелестное дитя?
Тимофей Константинович встрепенулся, ошалело, топорща седину, завертел головой.
- Вы тут пробавляетесь, а между тем ваш отпрыск... Кстати! - шагнув внезапно в беседку, горячо воскликнула Изабеллочка. - Что это он все Игорек да Игорек? Он - маленький мальчик, ходит в коротких штанишках, порскает? Нет, он взрослый человек, он не порскает, и ему давно пора называться Игорем Тимофеевичем.
- Но тогда и вам нечего оставаться Изабеллочкой, вы тоже не порскаете, - мрачно возразил Тимофей Константинович.
- Так чем вы здесь занимаетесь? - выкрикнула словно бы ослепленная и измученная некой страстью девушка. - Если чем-то предосудительным...
- А что это такое... про порсканье? - заговорила вдова, приподняв плечи и слегка откинув назад голову. - К чему это?
- Вы поняли, Тимофей Константинович? Если что замечу, расскажу вашей жене.
Людочка уже расслабилась, обмякла.
- Да мы роман задумали создать, - душевно заулыбалась она, - у нас первоначальный этап и, если можно так выразиться, заготовительные работы. Мы задумываем что-то принципиально новое... Пусть еще не сам роман, пусть еще лишь концепция, но ход дан, и дело идет на лад...
- А исключительное право задумывать у вас имеется? - перебила Изабеллочка, и ее хорошенькое личико избороздила презрительная усмешка. - Или вы его присвоили? Узурпировали?
- Мы - локомотив... - пробормотала вдова.
- Все это чушь!
Старик побагровел:
- Не твое дело, дуреха!
- Тоже мне, ха-ха, щелкоперы выискались! - корчила и дальше скверные гримаски Изабеллочка, не обидевшаяся, однако, на оскорбление - учла мощный возраст обидчика.
- А если сразу взять и рассмотреть с другой стороны, - как бы одернул себя Тимофей Константинович, - то я ведь, надо сказать, согласия на роман не давал. Я всего лишь тактично поддерживаю непринужденную беседу. У нас тут вообще просто-напросто интеллигентный способ существования, разумный и достойный, и в случае, когда некоторые желают врываться с криками и упреками...
- Старый вы человек! - Девушка осуждающе покачала головой.
- Мы, так или иначе, определяемся с романом, а не всуе... Не болтаем попусту. Мы не бездельничаем, а отделываем будущую канву... - бормотала Людочка, бормотала настойчиво, но вместе с душевностью, которую ей так хотелось открыть навстречу обитателям дачи, она выдохнула и червячка сомнения, и он, бойко шныряя между словами, уже делал свое дело.
- А тем временем ваш сын поддается церковному дурману, собирается ходить по монастырям и крестить лоб, - заявила Изабеллочка, сурово глядя Тимофею Константиновичу в глаза. - Мыслимое ли дело, чтоб я вышла за бродягу?
Говоря о сплотившей их работе, о продвижении, путем наметок и неких озарений, к роману, вдова-секретарша чувствовала, что в недавнем прошлом так оно действительно и было - да, они с Тимофеем Константиновичем с некоторых пор горели, бились, прилагали большие творческие усилия, стало быть, преследовали вполне определенную цель. А теперь? Неожиданное появление Изабеллочки пошатнуло казавшуюся непоколебимой уверенность в себе, в своих силах и способностях, и, не исключено, загасило волю к сочинительству. Почему так, женщина не понимала. Все так хорошо складывалось, и вдруг... Однако и занявшее весьма заметное место присутствие Изабеллочки тоже сказывалось как-то неплохо.
Она видела, что не спасения - никто ведь не угрожал - ей следует искать, а быстрого и плотного приобщения к какой-то ярко зарождающейся надежде. Один светильник угас, что ж, завиднелся следующий. Но и с романом рано прощаться. Она думала о том, что теперь можно биться за сохранение намеченного и утвержденного, а будущее вовсе не сорвалось и не пропало. Внезапно запнулись, но чтоб камень преткновения... Это было бы слишком! Всегда можно найти зацепку - где запнулись, там и зацепятся. А если думать только о неизбежных ошибках, о грядущей катастрофе... Вдова оптимистически встряхнулась. Роману найдется местечко и в новых условиях постройки будущего, и когда говоришь, рассуждаешь и споришь о проблеме романа, следует жить так, как если бы ничто не мешало сию же минуту, не сходя с места, эту проблему решить.
- А ведь тут... в связи с вероятными монастырскими скитаниями... намечается, можно сказать, интересный сюжет, - покрепчала голосом Людочка. - Этак и роман пойдет, сдвинется с мертвой точки! Кстати, - крикнула она, - мой покойный муж говаривал: было бы странно, когда б я, живя в обычном русском городе, замышлял писать о читателях, обитающих, скажем, на Сейшельских островах или разве что в разгоряченном воображении творцов мировой литературной моды. Предполагаю писать, естественно, для нашего родного отечественного читателя, а след оставить не где-нибудь, а в нашей родной литературе, но пусть при этом никого не удивляет и тем более не коробит, что я столь много говорю и толкую, а за перо никак не возьмусь. Так и помер бедный, не успев...
Изабеллочка сказала с чувством:
- В свое время я сильно... правильнее сказать, посильно... увлекалась прозой, предполагала, что в ней-то и совершается нечто на редкость важное, глубокое... а что осталось в памяти от этого увлечения?