- Он отрицал полезность попов, и в этом я, несмотря на возраст, была совершенно с ним солидарна, - сказала Изабеллочка. - С тех пор мой атеизм только вырос.
Старик упрямо, не вникая в посторонние замечания, вел свой рассказ:
- Он был не глуп и понимал, что для Бога его импульсивный вызов, как и сознательный нигилизм в отношении попов - пустой звук, и он поступит весьма благоразумно, удовольствовавшись обществом такого горячего своего противника и гонителя, как я. Поэтому он то и дело пролезал сюда, в этот дом, норовя вызвать меня на диспут. Это не устрашало. С чего мне его бояться? Я знал, что не глупее его, что он чаще запутывается, чем выпутывается, когда лезет к людям со всякими силлогизмами, что его словесные конструкции хрупки и в его речах на редкость много несуразного, хаотического и в конечном счете бредового. Но я все меньше и меньше понимал его толкования действительности и разных высоких материй. И вот это было по-настоящему страшно. А попробуйте, однако, понять, когда человек высказывается, например, следующим образом...
- Кстати о высказываниях, - перебила девушка. - Игорек-то каков! Между земным и небесным пропасть, но именно в земном коренится надежда на небесное, помноженная на зачатки веры. Вот его мысль! Вот что он постоянно твердит! Это не опасно? Меня его некоторые высказывания сильно смущают.
- Когда я, - сказал Тимофей Константинович, - окончательно убедился, что не понимаю соседа, твоего, Изабеллочка, папашу, и вследствие этого он мне отчасти неприятен, тогда, я бы сказал, ночь таинственно шевельнулась за окном - словно кто-то осторожными пальцами опробовал упругость или непроницаемость стекол, а они в ответ мелко задрожали. В сущности, ясны и предельно просты, примитивны, по большому счету - так и убоги мысли этого человека, но до чего же мучает подозрение, что выражает он их с излишней, отвратительной, преступной по отношению к воспринимающим замысловатостью. Или нельзя иначе? Ему - мудрить, а мне - страдать? Таков наш удел? И вера, религии всевозможных народов, обычаи, атеизм, патриотизм, идеология, нигилизм - все рухнет, если попытаться пойти другим путем? А вслед за этой надстройкой, всегда казавшейся мощной и надежной, рухнет и финансовая система, производство хлеба, ракет и зрелищ, фундамент общественного мнения, институт моды, центры по омоложению и оздоровлению, прекратится борьба за здоровые зубы, перестанут на все лады измываться над перхотью, людское дыхание ужаснет невыносимой зловонностью и мы примемся всюду нагло почесывать себя в неприличных местах? Тогда, на переломе, когда я колебался, отшвырнуть ли мне прочь негодяя, или все-таки поговорить с ним как мужчина с мужчиной, мне то и дело воображалось, как я, уже старик, высокий и моложавый, давно избывший ту вражду, внезапно вспоминаю своего недруга, и он предстает предо мной как живой, и я смотрю на него невероятно печальными глазами, и мое лицо отливает отталкивающей белизной, оно исполосовано резцом дряхления, однако все еще благородно и, конечно же, не менее прекрасно, чем в былые годы. Удивительно и страшно, когда люди, переживая ужасную драму старения, а то и прямо отправляясь на тот свет, когда им остается лишь потерять сколько-нибудь серьезные надежды и виды на будущее, тем не менее оказываются в состоянии обнаружить что-то глубокое, живописное и выразительное в высказываниях такого несносного болтуна, каков ваш, Изабеллочка, отец. Нет, спор между мной и ним не вечен, а к тому же и не припоминаю, жив ли он еще вообще. Кроме того, я замечательно немногословен в сравнении с этим прохвостом.
***
- Я после девичьих шатаний, иллюзий и всякой тургеневщины на много лет вообще отошла от литературы, - вдова-секретарша приняла горестный вид, - питалась исключительно духом материальных забот, приземленных настроений. Книжек в руки практически не брала. А чтоб отскочить от всего пошлого и засесть за роман, нет, мне и в голову это не приходило. Но потом случай привел к литераторам, пообтерлась в их среде. Стала мнить что-то... И все, знаете, будто крот ворочалась и копошилась в культурном наследстве. А когда уже в нынешнее непростое время жизненный жребий для меня вдруг по сумасшедшему сузился и сам собой отупел, упершись в выбор между безысходным старением в неком плотском тупике и уходом в беспочвенные мечтания, я заколебалась, замешкалась, можно сказать - заскучала, а в результате позволила себе отдых и развлечение. Поэтому, - глянула вдова приободрено, - я здесь, с вами. Но отдых я хочу использовать с пользой для себя и для вас, да и для всех, кому не безразличны трогательные судьбы мира в их не всегда правильном и заслуживающем одобрения развитии. Известно же думающим людям, что искусства зародились не как хлеб или что-нибудь в плане комбикорма, не как муссирующее питание и выживание средство, а в порядке игры, забавы пещерного человека. Но по ходу развития, как только можно стало сказать о людях, что они не юноша, но муж, игра приобрела серьезный и затяжной характер. Дошло и до немалых проблем, страстей, тягот, взлетов и падений, а также мук творчества. А пророчествующие, хотя бы немножко, чуть-чуть, они знают, с какой осмотрительностью следует приступать ко всякому связанному с искусствами дельцу. Тут и загадка таланта, который, увы, не всегда в наличии, и конъюнктура, и требования масс, и хитросплетения, уходящие корнями в интуицию и стесняющую ее внутреннюю цензуру... Но все это можно прочитать в книжках, а до чего же, надо сказать, глубоко сейчас, дохнув здесь с вами свежего воздуху, я сознаю превосходство духовной творческой свободы над царством необходимости! - Словно налетел откуда ни возьмись веселый ветер, взметнул вверх холеный пальчик с кроваво-красным ноготком, утвердил его памятником наступившему воодушевлению. - Послушав вас, - неуемно рассказывала женщина, - а отчасти и поспорив, посоревновавшись в остроумии, увидев: ба, вот маленький, но емкий сонм красивых, за счет ума и неуклонного, необратимого генезиса, людей, эксклюзивный класс господ, приближающийся к небожительству... А некоторым образом и сравнив вашу красоту с тем, чему отдавали предпочтение в прошлые века, когда в этике и эстетике владычествовали представления древних греков с их Венерами, Минервами и гоплитами, я сделалась... и сделала... я, коротко сказать, определенно окрепла. Я и определилась куда точнее прежнего, я посвежела и в каком-то смысле заново обрела себя. Яснее стали мне цели, потребности, чаяния, которые до сих пор лишь шумели, бродили в голове и туманили ее, я бы сказала, бесшабашно туманили, куражились над ней. Я, конечно, подготовилась, прежде чем стартовать и очутиться у вас. Пристальное внимание уделила идеалистам, мечтателям, провидцам, персонажам с эвристической складкой, донкихотствующим элементам, в общем, многому из того, что так драгоценно в истории человечества. И вас, Тимофей Константинович, при всем том, что несладко мне пришлось в условиях навалившейся заодно с познанием и онтологическими потугами энтропии, я выбрала сразу, как бы в озарении, интуитивно и совсем не случайно. Вы большой, что называется величина, вы тот, кто мне нужен для дальнейшего. Приблизительно угадывая, что в этом доме меня ждет встреча с людьми необычайно образованными, обогащенными громадным опытом существования и не лишними нигде, где водится явное и тайное знание, я предварительно перечитала кое-как уцелевших в памяти, и на редкость при этом немногочисленных, промежуточных авторов, ознакомилась и с многолюдным кланом новых писак. Я вся еще пока, положим, не сунулась, но голову между явным и тайным, как пить дать, протиснула. И согласитесь, дело у нас не так уж плохо пошло. Кое-что вырисовывается... Контуры... В общем, я пришла сюда как в романе, но на самом деле у меня такие грезы и претензии, даже амбиции, что это в сущности работа над романом. И это не авантюризм, не волюнтаризм. Я понимаю, Тимофей Константинович, явное и тайное - далеко не то же, что свет и тьма, или свет и тени, или химия и алхимия. Это особая категория. Куда мне до нее! Это когда все на свету - будьте любезны! - но также и в тени все и вся. Еще когда я буду посвящена! Еще не один пуд соли съесть...