- Дети мои! Господь, явив нам чудо, не освободил нас от наших обязанностей! Хвалитны мы, можно считать, отслужили... хотя и не совсем вовремя. - Помолчав, аббатиса добавила не допускавшим возражений тоном: "Каждая из вас знает свой долг.
Исполняйте же его!" Монахини, послушницы, белицы и служанки, вздохнув с облегчением, поспешно устремились к выходу. "А сестра Беата и мать Теодорина помогут мне позаботиться о новопреставленной! И вы, матушка Августа, тоже" - все три названные, уже почти дошедшие до порога, возвратились к алтарю, недовольно перешептываясь. "Матушка, - произнесла самым умильным голосом, на какой только была способна, шкафообразная, носатая, с лошадиным лицом, Августа, заведовавшая ризницей и больше всего на свете ценившая свой покой, - зачем вам утруждать себя (она все же не посмела сказать "нас") столь неприятной работой? Ведь у вас, слава Всевышнему, имеется девка для услуг!" "Что ж, разумно, - ледяным тоном бросила через плечо прекрасно все понявшая аббатиса. - Hу так пришлите ко мне эту девку, а сами можете идти!" Обернувшись, Гонория заметила Марго, стоявшую на коленях в головах у покойницы и, казалось, полностью погруженную в молитву. "Ах, Маргарита, ты, оказывается, здесь! В таком случае, мать Августа, - продолжала настоятельница с той же ледяной любезностью, - сделайте милость, пошлите ко мне мать Сильвию. Да поскорее!" - голос Гонории ожег монахинь, как кнут, и они, все три, поспешно скрылись за дверью церкви. "Та-ак! - подумала Марго. - Похоже, на днях старой лентяйке не поздоровится!"
...Пришла, с новой льняной простыней под мышкой, мать Сильвия, заведовавшая лазаретом, маленькая, кругленькая, цветущая старушенция с хитрыми карими глазками и вечной сладкой улыбкой на морщинистом лице, местный ангел милосердия, из-под чьих сияющих риз подчас выглядывал краешек раздвоенного копытца. С ней все обитательницы монастыря, - включая матушку аббатису - были всегда чрезвычайно вежливы. За старой травщицей, как корова на веревке, топала Мари, глухонемая деревенская дурочка, взятая в монастырь из милости и со всем доступным ее скудному разуму усердием следившая за чистотой в лазарете. Лекарка с Гонорией поахали-поохали, Марго по мере сил поддакивала. Мари стояла, тупо, по-коровьи, уставясь на мертвую Иоланду.
О, Матерь Божия! (лат)
Славься, царица небесная! (лат) (поется на мажорный мотив)
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.. (лат)
Тело положили на простыню и отнесли в покойницкую - небольшое приземистое здание рядом с церковью, причем, несли Мари с Марго, а обе матушки плелись позади, состроив скорбные мины. Гонория немедленно заявила, что вот-вот упадет в обморок "от этого жуткого запаха" и поспешно удалилась. Сильвия отправилась к матери Ефразии, своей задушевной подруге, чьей обязанностью была забота об одежде и белье святых сестер, за платьем, в которое надлежало обрядить покойницу; но, увлекшись благочестивой беседой, позабыла - или сделала вид, будто позабыла, - о цели своего прихода.
В результате "девке для услуг", как того и следовало ожидать, досталась вся беготня и вся грязная работа. И ей было над чем поразмыслить, свершая свой скорбный труд.
...Когда пробил час третий, Иоланда де Лавердьер снова лежала в церкви, у ног Иисуса - но теперь уже в наспех сколоченном и обитом белым атласом гробу, вымытая, нарядная, умиротворенная. Ее волосы Марго распустила по плечам, чтобы прикрыть рану.
Пансионерки и монахини по очереди подходили и целовали сложенные на груди руки новопреставленной. Разглядывали безобразные отметины - кто со страхом, кто с любопытством. В воздухе пахло дождем... а заодно - еще кое-чем, не к ночи оно будь помянуто, упаси, Пречистая! о пока запах этого "чего-то" был так тонок и неощутим, что его способно было уловить разве что кошачье чутье бывалой обозной девки....
- ...Вознеслась? Это тебе так сказали, а ты и уши развесил. Ты ее видел?... ну, то есть, до того, как ее в гроб положили? ет? То-то же. А я видела. Больше того, я ее вот этими вот руками обмыла и одела. И я тебе говорю, дружище: ее убили! Ей выпустили кровь, как свинье! А потом приволокли в церковь и показали нам чертову комедию! ет, Антуан, я ведь тоже не какая там нибудь арапская нехристь... а только вот это, - Марго многозначительно указала пальцем в направлении церкви, - походит на вознесение, как селедка - на сельдерей!
- Да... - задумчиво протянул монастырский конюх Антуан, - вот тебе и тихая пристань, спасительная гавань... ет, ну когда на войне убивают - это еще куда ни шло... о ежли и в святой обители... да еще и невинного ребенка... Слушай, надо же ехать, сообщить... что ж аббатиса...
- Тихо! Аббатиса тут, похоже, сама не без греха.
- Чтоб ее... - Антуан, как пустую бочку в погреб, спустил длинное замысловатое ругательство.
- А ты что думал, старина? - Марго ласково взъерошила жесткие рыжеватые волосы бывшего солдата. - Что в монастырь попасть - все едино, что на небеса? Эх, на войне... а помнишь, как мы с тобой тогда, под Иври...? Вот было времечко!... Эй-эй, потише с лапищами! е наелся! Слышь, Туан, продолжала она уже громко, в расчете на возможных непрошеных слушателей, ты пока суд да дело, приготовил бы матушкину парадную тарахтелку аббатиса, сегодня, как пить дать, пошлет за аббатом в Валь-де-Рей.
- Точно! - расхохотался Антуан, - когда он смеялся, его грубо вылепленное смуглое лицо со шрамом на левой щеке выглядело намного симпатичнее. - Как всегда. Три лье туда, три обратно, да кружечка сидра у папаши Мило - и мне хорошо, и лошадки довольны.
- Еще б им не быть довольными: воздух возят! - прыснула в кулак Марго. - А аббат Гаспар тем временем прохлаждается с мамзель Гонорией...
- И вылезает только по ночам - чисто кот подзаборный! Тьфу ты, ветры Господни! Ежли меня пошлют за этим хлюстом, кто ж тогда сестру Матильду-то повезет?
- ичего, сама сядет на козлы и доберется как-нибудь. Ты, кстати, пришпандорил бы верх к фургончику, - представляешь, что будет, если у Матильды сыры размокнут?
- Ты думаешь? - Антуан, припадая на правую ногу, прошел к воротам конюшни и выглянул наружу. - А ведь ты права, сестренка, - обернулся он к Марго, тщательно отряхивавшей с покрывала сухие травинки, - дело, похоже, и впрямь к дождю.