Помимо того, я пыталась в домашних условиях возобновить занятия танцами, даже несмотря на то, что очень быстро начинала задыхаться. Я повторяла связку за связкой из тех, что мы изучали с группой в клубе, нагрузка была изрядной, но я не желала ее замечать, рассчитывая на тот положительный эмоциональный заряд, который мне всегда давали мои «танцульки».
Наконец, как только я получила «индульгенцию» в виде отрицательного ПЦР-теста и возможность ненадолго выходить на улицу, я снова при возвращении домой начала подниматься пешком по лестнице, хотя к моменту, когда я доползала до своего 12-го этажа, сердце моё бешено колотилось и пыталось выскочить из груди. Отрицая тот факт, что ослаблена болезнью, я продолжала верить в «железную» силу своего организма.
И что уж там говорить о работе, в которой я была абсолютно бескомпромиссна по отношению к самой себе! О рабочем выгорании не было и мысли, напротив – невзирая на нестабильное самочувствие, я жадно, почти фанатично хваталась за все новые и новые задачи и, надо признать, доводила их до успешного финала, тем самым, казалось бы, еще раз доказывая себе и другим, что никаких проблем у меня нет. Я упорствовала в своем отрицании!
Общаясь с коллегами, я не могла не замечать, как они наслаждаются локдауном и высвободившимся у них временем, гуляют с детьми по солнечной майской Москве (к концу мая ограничения в Москве начали ослаблять), посещают другие города, удаляются жить и работать на загородные дачи. А я, в борьбе за свое здоровье, а заодно и за новый полис ОМС, была привязана к московским поликлиникам, врачам, МФЦ и страховым компаниям. Я невольно завидовала видимому легкомыслию своих здоровых (или переболевших легко) коллег. Они жили обычной жизнью и занимались повседневными делами. Я же, как бы плохо себя ни чувствовала, на практике имела лишь жалкий выбор из двух альтернатив – либо работать, либо лежать в постели с головной болью и ощущением слабости во всем теле.
И все равно я упорно продолжала отрицать наличие проблем и не делала ровным счетом ничего, чтобы осознанно расширить круг открытых мне альтернатив. Даже с родными встречалась крайне редко, поскольку и чувствовала себя, и выглядела больной, но не была настроена обсуждать свою болезнь и жаловаться. Я загоняла себя в угол, сама не отдавая себе в том отчета.
Каждый день, на протяжении не недель – месяцев, я просыпалась после нередко беспокойной, но все же освежающей ночи и чувствовала бодрость в теле и ясность в голове. Это чувство давало мне абсолютную уверенность, что вот уж сегодня все будет иначе, и мне удастся сохранить отличное самочувствие на протяжении всего дня. Однако день за днем оказывалось, что уверенность эта ошибочна, и уже к двум-трем часам пополудни температура у меня поднималась до 37,5 градусов (а по ощущениям – еще выше), я чувствовала слабость во всем теле и непреходящую головную боль, длящуюся до самого вечера. Я уговаривала себя: «Это все последствия коронавируса, о которых широко пишут. Еще немного – и боль перестанет преследовать меня, я добьюсь окончательного восстановления». Именно «добьюсь» – так я формулировала свое движение к цели!
Из хорошего, я еще больше, чем до пандемии, полюбила гулять, и прогулки приобрели для меня дополнительную ценность, стали чем-то вроде медитации. Я всегда любила ходить далеко и быстрым шагом, но именно после перенесенного коронавируса я осознала, каким целительным и успокаивающим эффектом обладают эти прогулки и каким положительным образом они влияют на мое самочувствие и дыхательную систему, когда после эмоционально насыщенного рабочего дня я выходила «остыть» в один из расположенных рядом парков. Я вышагивала так быстро, что муж, который иногда меня сопровождал, почти бежал за мной и только восклицал: «Я не понял, это у кого тут 25-процентное поражение легких?!».
И напротив, инспирированое работой многочасовое сидение дома взаперти, в статичном положении перед компьютером начало вызывать во мне неприятие, граничащее с физиологическим отвращением. Но поскольку я с детства воспитана в парадигме «надо», «должна», то мне как-то и в голову не приходило, что можно и нужно, наконец, перестать бороться с собственным телом и собственным мозгом, дать себе отдых и как-то перепланировать свой рабочий день, добавив в него положительных эмоций и расслабляющих активностей.
Нет, я продолжала интенсивно и энергично работать, тем более что мне казалось, что моя недавно случившаяся болезнь как-то вклинилась в рабочий процесс и в каком-то смысле отсрочила или замедлила темпы выполнения моих рабочих задач. Сразу скажу, что ощущение это было ложным. Не только никто из коллег или руководителей не отмечал снижения моей работоспособности, но и все объективные показатели производительности – вроде количества и качества отчетов или деловых встреч – возросли чуть ли не вдвое по сравнению с доковидным временем.