— Как долго такая ситуация может длиться?
— В мире много примеров, когда системы, подобные нашей, — периферийного капитализма, — существуют очень долго, много десятков лет. Но сейчас время идет гораздо быстрее.
— Есть шанс сократить сроки?
— Есть.
— Какой?
— С чего начинается публичная политика? С требования свободы слова. Давайте добьемся того, чтобы можно было вести серьезный разговор со страной. Серьезный, а не клоунский. Давайте не допускать, чтобы осерьезнивали всяких провокаторов и балаболов на телевидении, например. Чтобы массы людей требовали свободы слова, дайте им такое слово, которому они могут поверить. Свобода слова — вот главное требование.
Послушайте, мы с вами это видели в конце 80-х. Тогда все началось именно с этой точки. В каком состоянии находилось общество после смерти Черненко? А потом все двинулось просто от того, что люди начали говорить, начали что-то обсуждать... Примерно такая же ситуация и сейчас, только гораздо более сложная. Но свежий голос, новая нормальная мысль опять в страшном дефиците. Сколько у нас есть в стране людей, которые смогут такую речь вести с гражданами, я не знаю, это жизнь покажет.
— А дальше?
— Сейчас все сжалось до очень узкой площадки. Эта площадка — борьба за свободу информации, за свободу диалога, за свободу общения с гражданами с позиций демократии, уважения к личности, Конституции, разделения властей, свободы.
Сначала надо пробивать эту брешь. Потом надо будет очень открыто, очень прямо говорить о том, что было и есть в стране. Например, при Горбачеве говорили о 30-х, сегодня надо говорить о 90-х. Будет очень трудно, потому что тогда говорили о тех, кого уже нет, а сейчас надо будет говорить об этих, которые есть. Потом будет монолог, потом будет диалог, и власть будет как-то отвечать. Потом за диалогом пойдет какой-то «круглый стол» о честных выборах. Но только в том случае, если на нашей стороне уже будет реальная сила. Потом будут первые честные выборы.
— Схема простая, реализовать ее вряд ли просто.
— Конечно, потому что система боится свободы слова больше всего. Если этот кирпичик из нее вынуть, то она обрушится. И люди системы это знают. Свобода слова — ведь это не просто возможность что-то прокричать или вытащить на свет какое-то грязное белье. Это систематический диалог о том, почему в стране коррупция, это объяснение, почему в таком состоянии вооруженные силы, это открытый содержательный диалог о состоянии дел в той же самой Чечне, это честный разговор о том, что произошло с ЮКОСом.
— Но вы же сами сказали, люди этой системы знают, чем кончится для них свобода слова.
— Совершенно правильно. Вы знаете, почему Ельцин так по-доброму относился к прессе? Потому что он пришел к власти вопреки большинству советских СМИ. А у этой власти родовая травма — она вышла из телевизора и потому больше всего его и боится.
— Как вы считаете лозунг отставки президента Путина в нынешней ситуации правильный?
— По-человечески — понятный, политически — нереалистичный.
— А если представить себе, что реалистичный. Допустим, обстоятельства развиваются так, что Путин уходит. Кто приходит?
— Так не будет. Но даже если и фантазировать, то тут нет ничего особенного — дальше проводятся свободные и честные выборы, насколько это возможно.
— Вопрос сотрудничества с властью, для вас это серьезный вопрос?
— Сегодня нет такого вопроса.
— Потому что нет импульса со стороны власти?
— Потому что нет площадки... В чем сотрудничать? Разрабатывать документы по назначению губернаторов?
— Вы свою личную ответственность за то, что происходит сегодня, чувствуете?
— Конечно, все люди старше 35 лет чувствуют. Должны чувствовать, по крайней мере, потому что дом-то общий, дело-то общее.