Теперь самое важное: в тот момент я ни капли не удивился тому, что увидел. Я сразу понял, что это носовой отсек германского цеппелина «Оствальд», названного в честь великого немецкого ученого, пионера нового раздела физической химии — электрохимии. «Оствальд» — король пассажирских авиаперевозок. Из подобных ему цеппелинов составлен мощный воздушный флот, курсирующий между Берлином, Баден-Баденом и Бремерхавеном. Несравненная «Мирная армада». Лайнеры носят имена знаменитейших немецких ученых — Маха, Нернста, Гумбольдта, Фрица Габера. Встречаются и иностранные имена — француза Антуана Анри Беккереля, американца Эдисона, польки Склодовской, американо-поляка Томаса Склодовского-Эдисона и даже еврея Эйнштейна! Великая и благородная флотилия, в которой я занимаю не последний пост — консультанта по международным продажам. По-немецки я называюсь Fachmап — что значит «эксперт», «специалист». В тот момент я почувствовал, как плечи с гордостью разворачиваются при мысли о национальном богатстве der Vaterland.
Мне не надо было напрягаться и припоминать, чтобы сразу сказать, что длина «Оствальда» — более половины высоты Эмпайр-стейт-билдинга, считая вместе с высотой причальной мачты, достаточно мощной, чтобы держать на себе подъемник. И в который раз мое сердце наполнилось гордостью от мысли, что берлинская Zeppelinturm, причальная мачта для дирижаблей, всего лишь на несколько метров ниже. Германии, напомнил я себе, не нужно гнаться за рекордами — ее потрясающие научно-технические достижения говорят сами за себя.
Все это я успел подумать меньше чем за секунду, нимало не замедлив ходьбы. Уже опустив голову, я жизнерадостно замурлыкал себе под нос: «Deutschland, Deutschland tiber Alles». Бродвей за то время, пока я смотрел вверх, чудесным образом преобразился, хотя в тот момент это показалось мне совершенно естественным, как и спокойное присутствие в вышине громады «Оствальда», огромного эллипса, удерживаемого в воздухе гелием. Серебристые грузовики, автобусы, частные автомобили, работавшие на электричестве, ровно и спокойно урчали вокруг меня, проносились мимо с той же скоростью, с какой проносились несколько мгновений назад шумные, вонючие, дергающиеся, накачанные бензином уродцы. Хотя, пожалуй, о них я уже успел позабыть. Я любовался тем, как сияющий электромобиль мягко ныряет под широкую серебристую арку станции быстрой замены аккумуляторов. Другие выныривали из-под соседней арки, чтобы спокойно влиться в волшебный поток бесшумно скользящих машин. Я дышал чистым и свежим, без всякого намека на смог, воздухом.
Прохожих стало меньше, передвигались они очень быстро, но с достоинством и взаимной предупредительностью, которых, пожалуй, раньше я не наблюдал. Среди них было немало темнокожих, хорошо одетых и излучавших такую же спокойную уверенность в себе, какой обладают, скажем, кавказцы.
Единственную тревожную ноту, пожалуй, вносил высокий, бледный, очень худой мужчина в черном, с явно семитскими чертами лица. Одежда на нем была довольно потрепанная, хотя и опрятная. Он сутулился. Мне показалось, что время от времени этот человек бросает на меня пристальные взгляды. Но стоило мне попытаться встретиться с ним глазами, как он тут же отворачивался. Почему-то я вспомнил, как мой сын рассказывал, что Европейский колледж в Нью-Йорке теперь в шутку называют Еврейским колледжем. Я не смог удержаться от улыбки, но, клянусь, это была именно безобидная добродушная улыбка, а не злобная усмешка. Германия, со свойственной ей спокойной толерантностью и благородством, преодолела когда-то искажавший ее прекрасное лицо антисемитизм. В конце концов, мы должны признать, что, возможно, треть великих людей — евреи или имеют еврейскую кровь, и среди них Габер и Эйнштейн. Какие бы темные и страшные вещи не всплывали в памяти стариков вроде меня! Так иногда субмарина задевает днищем останки корабля, давным-давно потерпевшего крушение.
Я тут же снова обрел счастливое расположение духа и привычным, по-военному бравым движением тронул большим пальцем вертикальную полоску усов над губой, после чего лихо отбросил назад густую прядь черных волос (сознаюсь, я крашу волосы), все время норовящую упасть мне на лоб.
Взглянув еще раз на «Оствальд», я подумал о многочисленных достоинствах этого потрясающего, роскошного лайнера: нежное урчание моторов, приводящих в движение лопасти винтов, — естественно, электрических моторов, питаемых легкими гелиевыми аккумуляторами; широкий коридор, ведущий от обсерватории в носовой части к залу на корме, который вечером становится бальным залом; Gesellschaftsraum — с мебелью темного дерева, мужским запахом сигарного дыма, Damentische; ресторан с крахмальной белизной столового белья и сияющими приборами; комната отдыха, всегда убранная свежими цветами; шварцвальдский бар; казино, где можно сыграть в рулетку, баккара, шимми, блек-джек, в скат, бридж, домино, «шестьдесят шесть», шахматы (с эксцентричным чемпионом мира Нимцовичем, который обыграет вас вслепую, притом блестяще), в экзотические барочные игры с реквизитом всего лишь из двух золотых монет — одну вам, другую ловкому Нимци; роскошные каюты, где красное дерево соседствует с бальзой; услужливые стюарды, либо по-жокейски маленькие и худенькие, либо настоящие карлики — таких отбирают, чтобы уменьшить вес дирижабля; титановый подъемник, плывущий меж бесчисленных емкостей с гелием наверх, в двухпалубную обсерваторию, защищенную от ветра, но лишенную крыши, впускающую в зал постоянно меняющиеся облака, таинственный туман, свет звезд и старого доброго солнца — в общем, небеса. Где на земле или на море вы смогли бы купить себе такую жизнь?