— Сеня, медведь, отпусти чертяка, задавишь.
Поставил он меня и, пока выставлял на стол из большого кулька всякие вкусности, вкратце рассказал свою эпопею. Когда его забрали ночью на допрос, он решил помочь мне выпутаться и, если получится, себе. Допрашивал его следователь, а рядом присутствовал лейтенант государственной безопасности прибалтийской внешности который сидел молча только до того момента, пока Сеня не начал каяться, что он плохо пошутил над своим сослуживцем и теперь его замучила совесть, так как из-за его шуточек сослуживец попал сюда, обвиненный черт знает в чем. Этот, не представившийся НКВДист, очень подробно расспрашивал, какие поручения я тебе давал и почему. Затем потребовал твое дело, а меня отвели в другую камеру. И уже оттуда трижды вызывали на допрос. Моего следователя я не видел, допрос вел этот НКВДист, оказавшийся грузином. Вел как-то странно, больше спрашивал о следователях, а не о моем деле. Ну, а сегодня утром с меня сняли все обвинения и вот я здесь. У начальства я уже был, и ты видишь перед собой не вечного дежурного по штабу, а командира комендантской роты.
— Давай Коля выпьем за то, что мы выбрались из такой передряги, из которой мы не должны были выбраться.
— Давай Сеня за жизнь, за новую жизнь.
— Эх хорошо пошла. Ну, а теперь Коля говори, что у тебя за проблемы?
— Да нет никаких проблем, хотя… — И я рассказал ему и о новом начальстве, о празднике и проблемах, с этим праздником связанных.
— Тюю, дурной, слушай меня, музыкантов мы тебе подберем, насчет концерта… Я тебе вот что скажу. В прошлом году тоже был концерт, значит так, там спели пару песен о комсомоле, пару о партии и товарище Сталине, станцевали "яблочко" и кадриль, был номер из солдатского юмора. Все длилось около часа, начальство осталось довольным.
— Давай, наливай.
Утром меня разбудил Тарас.
— Товарищ младший политрук, а, товарищ младший политрук. Вставайте, через двадцать минут построение перед штабом.
Дааа, вот это мы дали. Сеня спал на моей кровати в гимнастерке, кальсонах и сапогах. Сапоги лежали на подушке, я оказывается, спал на полу, постелив шинель. На столе был ожидаемый бардак — разбросанные и надкусанные куски хлеба, сыра, колбасы, лука, две банки из под кильки в которые мы кидали окурки. Растолкав Сеню, я принялся искать гимнастерку и портупею. Сеня с мрачным лицом, сев за стол и что-то там выбрав, начал есть. Потом придвинув одну из банок кильки в томатном соусе и, поковырявшись вилкой, резко накалывает рыбку (это он так думал, а это был окурок полностью вымазанный в томатном соусе) и отправляет себе в рот. АХРЕНЕТЬ. Я даже перестал одеваться и смотрел на Сеню с открытым ртом. Тот, берет вилкой еще окурок и бросает в рот. Пережевывает и изрекает, мол какая-то жесткая и горькая килька. Тут меня побило на хи-хи, потом я просто ржал как ненормальный тыкая в Сеню пальцем.
— Колька, я тебе сейчас по шее дам. Ты что, надо мной смеешься? Ты что, потерял список, кого бояться надо? Тебе напомнить?
Я отвечаю, что он не кильку ест, а, БЫЧКИ, в томатном соусе. Он берет банку и тыча пальцем в надпись — килька, упорно мне доказывает, что это не, бычки. Бычки, мол, крупнее.
Стоя в строю во время построения возле штаба, я незаметно потирал раскалывающийся затылок. Этот гад все-таки дал мне подзатыльник, когда разобрался, что он ел. И слушал вполуха бубнеж нашего комиссара… В едином строю… бу-бу-бу… как один… бу-бу-бу… под знаменем Ленина-Сталина… и т. д. и т. п.
— Разойдись.
Ну наконец закончилось.
— Младшего политрука Чуйко к комиссару.
Блин, а ведь хотел по-быстренькому слинять.
— Товарищ полковой комиссар младший политрук Чуйко…
Иванов нетерпеливо махнул мне рукой.
— Чуйко, слушай меня внимательно. Мне сегодня сообщили, что к нам на праздник приедет командующий Ленинградским военным округом комкор Хозин и наши шефы. Поэтому делай, что хочешь, бери кого хочешь, но чтоб концерт был не хуже чем в Большом театре. Ты понял меня?
— Да товарищ полковой комиссар, понял, только где я найду столько балерин?
— Каких таких балерин, ты в своем уме Чуйко?
— Разрешите доложить в Большом театре танцуют балет, но концерт я сделаю не хуже. Но есть одна просьба.
— Давай говори свою просьбу, остряк.
— Так как времени осталось мало, я прошу чтобы меня освободили от дежурств, построений, караулов и занятий.
Что-то долго он думает. Наверное не разрешит официально посачковать, вон даже пальцы загибать начал, наверное, на сколько суток меня на губу отправить за дерзость о балете но…