Пока сидел, тренировался разговаривать. Получалось не очень, приходилось тянуть гласные, но получше чем вчера. За дверью зазвенели ключи и вошел доктор с Максимычем, который нес миску с баландой и кружку с чаем.
— Здравствуйте. Я вижу вы уже поднимаетесь. Голова не кружится не тошнит? — засыпал меня вопросами доктор.
— Кружиится, тоошниит — я решил не разочаровывать доктора. У меня все-таки травма головы и, по идее, должно быть сотрясение.
— Ну, за ночь вспомнили что-нибудь? — спросил доктор опять заглядывая мне в глаза.
— Неет не вспооомнил, — и тут же спросил. — Каакой сейчас гоод, как меня зовут?
А эта жаба в айболитовском халате меня проигнорировал и, достав медицинский молоточек, стал водить перед моими глазами — вверх-вниз влево-вправо. Пробурчав что-то про себя, спросил.
— Что ты помнишь последнее?
Ах, ты так. Ну ладно.
— Моолния, вспыышка и Максимыч пытается напоиить меняя водой. Вот и все.
— А родителей, друзей, сослуживцев, девушку, школу наконец?
— Неет неекого нее помню не лиц не иимен. Дооктор почему я в тююрьме, как мееня зовут, какой сейчас гоод?
Эта дрянь в белом халате меня опять проигнорировала.
— Ну, во-первых, гражданин доктор, а во-вторых, раз вы уже встаете, начинайте ходить по палате вдоль стеночки и в следующий раз я думаю вы встретите меня одетым. Вопросы есть? Нет. До свидания, — встав, подошел к двери, постучал, махнул рукой Максимычу и, как только дверь открылась, сразу вышел.
АХРЕНЕТЬ — эта сука полностью меня игнорировал, но он спросил, помню ли я сослуживцев. Значит я служил. Поднявшись с кровати, я поковылял к умывальнику и, в окрашенной разовой воде, начал себя разглядывать. Что я там увидел. Да почти ничего. Лицо с заплывшими глазами и опухшими губами без определения возраста с короткой стрижкой. Да-а, я непонятного возраста, военный, нахожусь в тюрьме и ко мне применили физическое воздействие (это так по-умному называется избиение). Ладно, пойду завтракать, в тюрьме ведь как, поел не поел, а посуду сдавать придется, затем займусь постирушкой.
Прошло два дня. За это время ко мне некто не заходил, еду давали через, кормушку, параша не выносилась. Я же стал нормально ходить, говорить, чувствовать свое новое тело, синяки на мне начали желтеть, опухоль на лице и теле спадать. Все было хорошо, если бы не было так плохо. Где то после обеда открылась дверь и я наконец услышал свою новую фамилию.
— Чуйко, без вещей на выход и пошевеливайся.
Голому собраться только подпоясаться. Поэтому я немедля пошел, нет пошаркал (я ведь болен и должен оставаться больным как можно дольше, пока все не прояснится) к дверям.
— Руки за спину, лицом к стене — дверь за мной закрылась.
— Пошел вперед, голову опустил — конвоир (конвоир-осуществляет перемещения к следователю, адвокату, оперу, на отпечатки) чуть подтолкнул меня в спину.
Шли мы недолго. Спустились на этаж ниже и подошли к дверям, на которых весели таблички от одного до десяти.
— Лицом к стене, голову опустить — конвоир открыл дверь под номером 7, как оттуда раздался голос.
— Привел? Заводи.
В комнату, в которую меня завели, в моем времени называли, допросная. Там находился стол с бумагами, стул и табурет прикрученный к полу, а также невысокий коренастый человек неопределенного возраста с бритой головой и невыразительным лицом в военной форме тридцатых годов двадцатого века, с петлицами вместо погон, на которых находилось по одной шпале.