- Что это? – Каллен поднимается, подходя поближе к горке из картонок.
- Это – самое новейшее, самое современное и самое полное собрание аппаратуры для фотографий, какое мы только смогли найти, - не без гордости заявляю я, обвивая его за плечи, - чтобы лучше твоих фото не было нигде на свете.
- Откуда вы?.. – его рот приоткрывается в немом восторге, пока он пытается тщетно осмыслить, как мы пришли к этой идее.
- Постойте… Джаспер!
Верный ответ, любимый.
- Они донимали меня, чего тебе хочется, - смеясь, произносит Хейл, - буквально проходу не давали!
- Что есть, то есть, - виновато пожимает плечами Элис, возвращаясь обратно к своей семье, - но что же, не нравится?
- Вы шутите? Конечно нравится!
- Значит, угадали? – радостно вопрошает Джером, заглядывая папе в глаза.
- Куда больше, чем просто «угадали», китенок! - завороженно разглядывая надписи с характеристиками аппаратуры на коробках, восклицает Эдвард, - спасибо… СПАСИБО!
- А теперь все дружно скажем «пожалуйста»! – привлекая наше внимание и похлопав в ладоши, велит Рене.
- ПОЖАЛУЙСТА! – хор из наших голосов, сплетаясь и спеваясь, раздается в гостиной, едва ли не оглушая виновника торжества. Но он, похоже, совсем не против после такого подарка…
*
Мое маленькое солнышко спит. Спит, подложив, как в самом начале своего детства – в три месяца после рождения – ладошку под щеку и вытянув вперед, точно, как у брата, губки. Маленькие глазки – малахитовые, сияющие и днем, и ночью ярче любой звезды – спрятаны под сиреневыми веками, которые даже не подрагивают. Каштановые локоны, пахнущие клубникой после недавнего незапланированного душа, разметавшись по подушке, искрятся от заходящего за окном солнца. В этой девочке столько жизнерадостности, столько счастья… в самый непогожий день, в самой трудной ситуации её оптимизм, её жизнелюбие вытащит нас на поверхность из самой глубокой бездны. Она – истинное солнышко. Яркое-яркое.
И хоть её жизнь началась с испуга – моего, когда я увидела две полоски на тесте – сейчас все замечательнее любых мечтаний. Эдвард не испугался, что станет папой во второй раз. Он обрадовался, обрадовался так сильно… я не знаю, наверное, только в тот момент, когда Джером в белом особняке, сидя на его коленях, произнес свое первое второе «папа», счастья в драгоценных камнях, которые я так люблю, было больше. И это несмотря на то, что он до одури боялся любить кого-то из своих «мышек» меньше другого (чего, конечно, не случилось и не случится)!
А уж восторг Джерома подобной новостью можно было только представить…
Они оба так нянчились с ней, так умилительно качали её на руках… сколько же теплоты, сколько заботы, сколько любви внутри моих мальчиков! И я убеждена, что даже с годами никуда это все не пропадет, ведь все это – их отличительная черта. Это – то, что делает их теми, кого я знаю и за кого сделаю все, что угодно, если потребуется.
Улыбнувшись чудному зрелищу маленького спящего ангелочка, я легонько целую лобик дочки, оставляя её в безмятежном царстве Морфея. Пусть ей снятся такие же счастливые моменты, как и те, что мы все вместе пережили сегодня, празднуя день рождения нашего папочки.
Я встаю с кресла рядом с её колыбелькой, подходя к кровати Джерома. Он тоже глубоко в королевстве сновидений… он тоже улыбается…
Мое сокровище. Мое обожаемое, мое несравненное сокровище, как же я люблю, когда ты так спокоен…
Эти годы, мне кажется, в конец залечили все его кровоточащие раны. Появление сестрички рядом, появление, ознаменовавшее собой конец всего плохого, всего страшного, принесшего в наши жизни безопасность, которую ничем нельзя потревожить, пошло ему на пользу. Он сумел справиться со всеми своими кошмарами – они больше не трогают моего мальчика, они его оставили. И теперь он просто сыночек. Просто наш с Эдвардом сыночек, который завтракает по утрам своей обожаемой овсянкой, который играет во дворе с отцом в футбол и который с непередаваемой радостью приходит мне на помощь, если нужно приготовить маффины (особенно когда дело касается черничных). И он ходит в школу. С удовольствием, с увлечением ходит. Испанский, похоже, нравится ему едва ли не больше английского – у меня так бегло не получается говорить даже на итальянском. Конечно, процесс его реабилитации среди нового места и новых людей затянулся – во многом благодаря Эдварду, которого трясло только от одной мысли потерять Джерома из поля зрения – но все-таки все наладилось. Я взяла Каллена на себя и постепенно смогла его убедить, что головорезы и мстители остались в прошлом, и ничего нашему сокровищу ни на улице, ни в школе не угрожает.
За эти четыре года вообще многое поменялось даже в его облике. Малыш возмужал – он уже не тот маленький мальчик, каким я его встретила – повзрослел и в моральном плане, став ещё более участливым, ещё более заботливым ребенком. Он очень храбрый и очень сильный. Он очень любящий… у меня, у нас самый лучший сын на свете.
- Спокойной ночи, любимый, - шепчу на ушко Джерри, поцеловав и его, прежде чем отправиться в нашу спальню.
…Эдварда нахожу на пляже – глупо было бы полагать, что он ляжет в постель в такое время, да ещё при таком закате, да ещё при условии, что появилась возможность испробовать свои подарки… к тому моменту, как я подхожу, на песке уже разворачивается масштабная фотоссесия морского пейзажа. Знаю, как сильно он хочет запечатлеть навечно каждый момент нашего счастья, нашего спокойствия, а потому улыбаюсь. Подарок выбран правильно.
- Можно отвлечь вас, маэстро?
- Замри! - тут же обернувшись на мой голос, велит Эдвард. Наводит объектив…
- Ну хватит, хватит! - восклицаю, прячась от ярких вспышек, следующих чередой друг за другом, - я не фотогенична…
- Ты? Не говори ерунды!
- Я пришла к своему мужу, а не к фотокамере… уделишь мне минутку?
С видом глубочайшего сожаления (надеется, что подействует) опуская фотоаппарат, Эдвард вздыхает.
- Я хотела бы вручить тебе ещё один подарок в честь дня рождения…
- Ещё один? - его глаза округляются. - Tesoro, ты уже подарила мне все, что только можно было пожелать…
- Если ты об этих железках, то эта идея Джаспера, а воплощали мы вообще все вместе…
- Я и об Эли тоже, - хмыкает Эдвард, опуская камеру на специальную стойку, установленную тут же, прямо на песке, - напомнить, в какой день ты рассказала мне?
- Зачем же, - я подхожу к нему ещё ближе, с наслаждением обнимая, - я все помню…
- Значит, ты должна помнить и о том, что пообещала мне фотоссесию.
- Я?! Когда же?
- Пару часов назад, когда я пытался помешать тебе уложить мышек спать.
Хохотнув от его тона и от глаз, сверкающих подобно двум алмазам, не могу удержаться от улыбки. Это время – пробежавшее довольно быстро от того счастья, что несло в себе – ничуть не изменило моего мнения об этом мужчине. И о его внутреннем, и о внешнем состоянии. И пусть бронзовые волосы немного потускнели и кое-где уже посветлели больше, чем прежде, пусть число морщинок на лбу увеличилось (вдвойне радует, что не от горя и забот), он все тот же мой самый красивый и самый дорогой Теплый. И это никогда не изменится.
- Ну, давай позже… ты ведь ещё так и не получил мой подарок.
- Сын, дочка, торт, аппаратура… что ещё ты могла мне приготовить?
- Кое-что более интересное, чем какие-то снимки, - привстаю на цыпочки, дотягиваясь до его губ, - кое-что расслабляющее… только оно ждет в спальне.
- В спальне? – Эдвард отказывается заканчивать поцелуй, наклоняясь, чтобы мне легче было достать до своей цели. Его пальцы, тут же забывая об прерванном процессе фотографирования, перемещаются на мою спину. Ловко пробираются под тонкий сарафан и с наслаждением замечают, что нижнего белья под ним нет…
- Ну зачем же в спальню, - стонет он, когда я выгибаюсь навстречу объятьям, - посмотри, у нас ведь целый океан…