Здесь живет Рысь. Это ее владения.
По брусничным угорам, по канабристым[1] буреломам, мимо глухих, молчаливых безрыбных ламбин[2] проходят никому не видимые ее охотничьи тропы. В вечерние сумерки, когда в зубьях елок на западной стороне исчезнут последние солнечные блики, в черной хвое зажигаются кошачьи глаза. В них отраженье последнего трепета птичьих крыльев, стремительных зайцев, белок и куниц. Встреча с тускло-зеленым, немигающим, гипнотическим светом рысьих глаз — неминуемая смерть для них.
Любимое занятие для нее — это засада. Часами может она неподвижно лежать на суку над оленьими водопойными тропами, поджидая отставшего от матери детеныша или старого, уставшего, изнуренного болезнью оленя. Линяющие в начале лета, укрывшиеся в глухомани глухари — особое лакомство для Рыси. Неспособные летать, ослабевшие в ликовании и драках на весенних токах, они скрываются в уединенных, непроходимых для человека таежных урочищах.
Но от Рыси им не скрыться. Из-за непросветных елок она подкрадывается бесшумно, тело вытянуто и напряжено, голова плывет над самой землей, уши насторожены, глаза блестят. Последнее, что видит безмятежно кормящийся глухарь, — это огромную серую молнию, метнувшуюся в него из-за дерева.
Самая легкая зимняя добыча Рыси — косачи[3]. В предвечернее время они собираются стаями на березах, растущих по краям полян и опушек, и, шумно хлопая крыльями, ссорясь друг с другом, набивают зобы отвердевшими от мороза почками. Полузарывшись в снегу, Рысь смотрит на их игры и драки из леса, глаза ее умиленно жмурятся в предвкушении скорого ужина. Когда настают сумерки, косачи затихают, некоторое время сидят нахохленные, а потом один за другим срываются с берез в рыхлый глубокий снег. В снегу они ночуют.
Рысь подходит к косачиным лункам, когда на лес падает темнота. Света ей не нужно. Она зайдет «с подветра» и найдет птиц по запаху. Косач-жертва спит в снегу безмятежно, чувствуя себя в полной безопасности. Услышав над собой шорох, он проклевывает головой снежную замять, и тут же на нее неотвратимо-молниеносно опускается мощная звериная лапа с растопыренными когтями-крючьями.
Еще Рыси нравится зимними ночами караулить зайцев-беляков. Глупые, они ходят к кормовищам по натоптанным тропам, и выследить их несложно. Чтобы не отпугнуть зайцев своим запахом и следами, Рысь подбирается к тропе «верхом», со стороны, противоположной ветру, по веткам близстоящих деревьев, и затаивается на крепком суку над самой тропой. Опять горят вожделенным охотничьим блеском в темени леса рысьи глаза. Вот и заяц, настороженный, прядающий ушами, стремительный. Рыси остается только прыгнуть на глупышку с высоты. И опять раздается и теряется в путанице ночного холодного леса короткий плачущий крик.
Иногда Рысь промахивается, и ошалевший от страха заяц, петляя и кувыркаясь, уходит из-под ее когтей, но кошка и не гонится за ним. Она переходит на другую тропу и вновь затаивается. Добыча придет.
В конце зимы у Рыси был гон. Из Кряжистого Бора к ней приходил старый ее друг Кот, и они прожили бок о бок целый месяц. Вместе охотились, играли, ласкались. По вечерам, испытывая необычайную нежность к Коту, Рысь, урча, лизала горячим языком его шкуру, ластилась и старалась всячески ему угодить. Кот отвечал ей тем же. Потом привязанность к Коту прошла, и Рысь его прогнала.
В мае у Рыси родилось двое котят.
Первые дни мать никуда не отходила от них, слепых и беспомощных. В логове, под выворотом огромной, уроненной ураганом сосны, она вылизывала их тоненькие шкурки, согревала маленькие тельца своим теплом, кормила молоком. Наевшись, рысята подолгу спали, уткнувшись мордочками в материнский живот и прижавшись друг к другу, поэтому Рысь не могла никуда отойти, чтобы поохотиться и поесть самой. После рождения детенышей она сильно похудела и ослабла, вместе с молоком рысята высосали из нее много сил.
На одиннадцатый день у маленьких рысят прорезались глаза, и Рысь смогла наконец уходить от них, чтобы подкормиться хотя бы мышами. Но уходить можно было лишь ненадолго. Распахнувшийся перед детьми мир увлекал их, уводил от логова.