— Тот, кто придумал это прозвище, заслуживает тюрьмы. — Качаю головой, темно-каштановые пряди падают мне на лицо от движения, и я поднимаю руку, чтобы заправить их за ухо. — Кроме того, прошло тридцать восемь часов.
Он хмыкает.
— И что произошло за эти сорок восемь часов?
— Ничего. — Мой взгляд переходит от его лица к носкам с ромбами, которые сочетаются с его сине-желтым галстуком. — Честно говоря, он был...
Милым.
Я проглатываю слово, прежде чем оно слетает с моих губ, мой взгляд цепляется за блокнот, лежащий на коленях доктора Алабастра. Последнее, что мне нужно, это чтобы он написал в нем, что у меня стокгольмский синдром, раз я думаю, что серийный убийца был милым.
— Послушай. Я понимаю, что ты просто делаешь свою работу. Но я в порядке, док. Честное слово. Разве мы не можем сделать что-нибудь менее удручающее? Или счастье противоречит правилам терапии? — Мои щеки болят от того, как широко я растягиваю свою улыбку, и ноги подергиваются. Нервы и кофеин, который я выпила, перед тем как прийти сюда, заставляют мое тело дрожать.
Уголки его губ подрагивают.
— Ты избегаешь вопроса.
— Я пытаюсь поднять настроение.
Док постукивает ручкой по бумаге.
— Я просто делаю свою работу.
Я вздыхаю, проводя рукой по волосам.
— А я просто делала свою.
Тот факт, что я должна приходить на эти «сеансы», чтобы сохранить вышеуказанную работу, является занозой в моем боку. Не думаю, что они бы заставляли Алекса появляться здесь, чтобы поговорить о его чувствах.
Конечно, это я попала в список убийцы-психопата, но он тот, кто нашел меня. И он мой напарник, ради Бога, разве это не должно быть похоже на совместную работу?
— Он держал тебя в подвале? — спрашивает доктор Алабастер.
У меня перехватывает дыхание, когда на меня обрушивается воспоминание.
С моей стороны было глупо идти в хижину одной. Но предполагалось, что она будет заброшена. Мы получили анонимное сообщение о том, что одну из жертв видели там незадолго до ее исчезновения, и я хотела проверить, пока след был еще свеж.
И не ожидала, что это будет ловушка.
— Да, — медленно говорю я.
— Что ты при этом почувствовала?
Выдыхая, я откидываюсь назад, прикусывая внутреннюю сторону щеки, пока перебираю варианты. Я знаю точно на сто процентов, что если буду слишком сильно противодействовать этому, то это будет выглядеть нехорошо для бюро. Но я не собираюсь позволять доктору Алабастеру заглянуть в мой мозг.
— Это заставило меня испугаться.
Это ложь. Большую часть времени я проводила в розовом шелковом платье, мои волосы были причесаны, в то время как Гарольд Холмс — он же Портлендский Костюмер — рассказывал мне обо всех способах, которыми он собирался одеть меня и сделать мой труп красивым.
Я не испугалась. Я была очарована.
Что-то в уме серийного убийцы, в чистом гении и методологии, лежащих в его основе, заставляет меня хотеть погрузиться в их головы и жить там. Именно по этой причине я в первую очередь занялась уголовным правосудием. И, честно говоря, я не боюсь смерти. Но боюсь забыть, как надо жить.
И признание этого вслух, вероятно, не вернет меня на поле боя.
— И как ты справляешься с этим с тех пор? — продолжает доктор Алабастер.
Я пожимаю плечами, прикусывая губу изнутри.
— Хорошо, я думаю. Мама звонит мне каждые двадцать минут, и меня перевели на бумажную работу, а это... скука смертная.
— Какие-нибудь проблемы со сном?
— Нет. Сплю как убитая. — Я ухмыляюсь.
Доктор Алабастер не смеется.
— Такой серьезный, — бормочу я.
— Давай, Слоан. Если ты не отнесешься к этому серьезно, то я не смогу оценить тебя.
Паника сжимает мою грудь при этой мысли.
— Хорошо, прости. — Я делаю паузу, сглатывая внезапный комок в горле. — Когда это случилось, было тревожно, но... это рискованная работа. Я знаю это, и верила, что Алекс найдет меня. Что он и сделал. — Я выдыхаю с облегчением. — Могу добавить, что очень даже быстро.
Слишком быстро. Я бы все отдала за еще несколько минут, чтобы поковыряться в мозгах Гарольда, попытаться заглянуть в его разум и понять, что заставляет его работать таким образом.
— Он сказал, что ему нравятся мои глаза. — Слова вылетают прежде, чем успеваю их остановить, но я не жалею, что так вышло. Если мне придется рассказать о тех нескольких часах, что провела в плену, тогда я расскажу. Уж лучше это, чем позволю ему копаться в других областях моей психики, в самых глубоких темных уголках, куда даже я не захожу.
Доктор Алабастер кивает.
— Это не удивительно. Черты твоего лица очень похожи на других его жертв.
Я фыркаю от смеха, потому что док объясняет дело так, будто я над ним не работала. Как будто не я была тем, кто вычислил схему его убийств. Что все жертвы были женщинами с темными волосами и красивыми глазами.
Голубыми глазами, если быть точной. Те, которые были вырваны из глазниц, когда тела прибивались к берегу. Те, которые я видела в банках на столешнице, пока он расчесывал мои волосы.
Меня передергивает.
По комнате разносится жужжание, и доктор Алабастер вздыхает, протягивая руку и постукивая по экрану своего телефона. Я оживляюсь, радуясь, что прошла через этот фарс с оценкой.
— Значит ли это, что мы закончили?
Док долго смотрит на меня.
— Да, мы закончили, Слоан. Я сообщу сержанту, что все в порядке.
Вскакивая, я провожу рукой по своей блузке.
— Супер. Спасибо, док.
Иду мимо него на выход, облегчение течет по моим венам. Только когда я подхожу к двери, его голос останавливает меня.
— Но я хочу порекомендовать тебе продолжать разговаривать с кем-нибудь, просто в качестве меры предосторожности.
У меня сводит живот.
— Док, нет. Они не будут привлекать меня ни к каким делам, если ты это сделаешь. Пожалуйста, умоляю тебя. Я не могу сидеть за письменным столом еще полгода. Я буквально перестану существовать. — Я указываю на него пальцем. — Ты действительно хочешь, чтобы это было на твоей совести?
Его челюсть напрягается, мышцы двигаются взад и вперед. Мое будущее находится в его руках. Наконец он кивает.
— Хорошо.
Я лучезарно улыбаюсь, бросаюсь к нему и заключаю в объятия. Его тело застывает в кресле, рука поднимается, чтобы похлопать меня по спине.
— Спасибо. Ты не пожалеешь об этом. — Я отстраняюсь, подмигивая. — Я в порядке.
Мой разум щелкает, как резинка, осознание стекает по моим внутренностям, заставляя меня задыхаться, когда я вскакиваю в постели. Мое сердце бьется сквозь тонкую ткань моей огромной футболки, и я хватаюсь за грудь, пытаясь выровнять дыхание.
Еще один кошмар.
Каждый раз одно и то же. Я на утесе, холод проникает в мою кожу, когда я бегу к краю, мое дыхание материализуется передо мной — ледяные клубы паники, застывающие в воздухе. А потом я падаю.