— Думаю, тебе нужно немного поспать, — говорит она, поигрывая краем своей светло-голубой пижамы на пуговицах.
Я фыркаю.
— Ты сама должна сейчас спать.
— Ну, мне не по себе, что ты здесь, наверху, и вся кровать в моем распоряжении. — Она чешет внутреннюю сторону запястья, ее темные волосы свисают, как занавес, вокруг щек.
— Если лягу с тобой в эту постель, то не смогу держать руки при себе.
Слоан слегка втягивает воздух, и я вижу, как ее язык скользит по губам, увлажняя их.
— Что, если мы... положим между нами подушку или что-то в этом роде?
Я сжимаю пальцами карандаш, пока он не начинает трещать.
— Пожалуйста? — говорит она, и в ее голосе слышится нотка беспокойства, которая тянет что-то внутри меня. Как будто я ей там зачем-то нужен.
Мысль о том, чтобы оставить палубу без присмотра, вызывает у меня легкую тошноту, но есть и что-то еще, что действует на мою нервную систему. Что-то отчаянно желающее угодить Слоан.
«Чтобы защитить ее, даже если не уверен от чего».
Эта потребность заставляет меня встать на ноги. Со вздохом убираю блокнот обратно в коробку и жестом указываю на девушку.
— Показывай дорогу.
Следуя за ней вниз, я изо всех сил стараюсь не зацикливаться на том, как выглядит ее задница в шелковых пижамных штанах, наблюдая, как девушка заползает на матрас и прижимается как можно ближе к стене.
Моне сворачивается калачиком в изножье кровати, кладет голову на лапы, а Слоан отодвигается еще дальше.
Она поворачивается лицом к обшивке, и я закатываю глаза, снимаю фланелевую рубашку и стягиваю футболку через голову.
— Подожди! — пищит она, поглядывая на меня краем глаза. — Что ты делаешь?
— Устраиваюсь поудобнее. Я не могу спать в одежде.
Я не упоминаю, что вообще не могу спать, мне нравится, как от моего раздевания у нее пылают щеки.
— Не волнуйся. — Я сбрасываю джинсы и остаюсь только в черных боксерах, затем забираюсь на противоположную сторону кровати. — Я не прикоснусь к тебе, если конечно ты сама не попросишь об этом.
— Это меня и беспокоит, — бормочет Слоан себе под нос, пытаясь отстраниться.
Я чувствую тепло ее тела, когда натягиваю одеяло на ноги, единственная подушка, лежащая между нами, не может справиться с его интенсивностью.
Мой член уже пульсирует, и я медленно провожу ладонью по стволу, чтобы попытаться укротить свою реакцию. Но с ее запахом, проникающим в мои ноздри, это почти невозможно.
Однако, каким-то образом, тревога, возникшая ранее, кажется, рассеивается, мое тело расслабляется на матрасе.
— Знаешь, я слышала тебя, — говорит она в сторону стены после многозначительной паузы. — Я знаю, что есть люди, которые хотят подставить тебя. И не понимаю, почему ты скрываешь от меня информацию, когда все, что я пытаюсь сделать, это помочь.
— Старайся усерднее, Стрелок, — говорю я, закрывая глаза.
Мое тело, естественно, борется с этим ощущением, не желая быть застигнутым врасплох даже на секунду, но мозг очень быстро проигрывает битву.
Когда засыпаю, в первый раз за всю свою взрослую жизнь, звук волн, бьющихся о борта лодки, заглушает мои тревоги, но клянусь, я слышу, как Слоан бормочет мое имя, прежде чем темнота берет верх.
ГЛАВА 24
Тепло.
Такое тепло, будто заснул у огня, завернувшись в пушистое одеяло. Это успокаивает, поэтому я прижимаюсь плотнее, в то время как мозг посылает сигналы моим конечностям, пробуждая меня ото сна.
Я просыпаюсь, чувствуя себя отдохнувшей. Вырываясь из туманного, похожего на сон состояния, я понимаю, что что-то твердое упирается мне в спину. Прижимаюсь к нему, ресницы трепещут, когда мои глаза движутся под закрытыми веками. Понимание течет по моему позвоночнику, когда я полностью прихожу в себя, осознавая, где нахожусь и в чем именно заключается источник моего комфорта.
Линкольн.
Меня охватывает жар, соски твердеют, но не от холода, когда его руки крепче прижимают меня к его телу, и что-то толстое и твердое прижимается к моей заднице.
Стон у моего уха вызывает мурашки на шее, и я зубами впиваюсь в нижнюю губу, заглушая стон, который отчаянно пытается вырваться из моего горла. Опускаю руки на сильные предплечья, обернутые вокруг меня, пальцами скольжу по выступающим венам, и медленно открываю глаза, глядя вниз на покрытую чернилами кожу.
Я никогда не была большой любительницей татуировок, но на Линкольне они такие привлекательные, что невозможно не любоваться. Рисунки замысловатые, и я не могу не задаться вопросом, может быть, они его собственные. Способ его души сиять на коже.
Легкие вдохи вырываются изо рта мужчины, щекоча мой затылок, и его мозолистые пальцы потирают мой живот, покоясь под подолом моей рубашки.
Мое сердце подпрыгивает, бабочки взрываются в животе, затрудняя мое дыхание.
Я знаю, что мне следует отстраниться.
Но прошлой ночью я впервые за многие годы спала без сновидений, и еще не готова вернуться в мир живых.
С осознанием этого также приходит напоминание о том, что мне вообще не следовало спать. Следовало вздремнуть, а затем выйти на верхнюю палубу и заставить свои глаза оставаться открытыми, наблюдая за водой в поисках чего-нибудь необычного.
Вся цель моего пребывания здесь — следить за происходящим вокруг. Но вместо этого я сразу же поддалась обаянию Линкольна, позволив ему завладеть моими чувствами, пока все остальное перестало иметь значение. Пока моя голова не заполнилась им настолько, что я перестала выполнять свою работу.
Снова.
Тошнотворное чувство кружится у меня в животе, прожигая меня изнутри, открывая зияющую рану в центре моей грудины и позволяя весу невинных жертв опуститься на мои плечи.
Это на меня не похоже.
Я всегда хорошо справляюсь со своей работой.
И хочу найти виновного.
И каждую секунду, которую трачу здесь с Линкольном, занимаясь подобными вещами, я отклоняюсь от своей цели. Я не собиралась спать так долго, но факт остается фактом, и в результате мы могли пропустить что-то жизненно важное. Что-то, что помогло бы раскрыть дело, и мне некого винить, кроме себя. То, что все остальные в этом городе кажутся некомпетентными в своей работе, не дает мне оправдания.
Ерзаю в объятиях Линкольна, не желая его будить — желая избежать этой неловкой ситуации в целом, — но в ту секунду, когда двигаюсь, мужчина сжимает меня сильнее, притягивая к себе еще ближе. Его обнаженный торс прижимается к каждому изгибу моего тела. Все мое тело замирает от этого движения, мои легкие останавливаются — я боюсь даже дышать — боюсь, что если что-нибудь сделаю, он проснется и начнет то, что у меня не хватит силы воли остановить.
Линкольн двигает бедрами и его твердость сильнее вдавливается в меня. Мое сердце сжимается от вспоминания о том, каково это было, когда он был внутри меня — когда кончал, его член пульсировал ритмичными толчками, в то время как мои стенки крепко сжимали его, выдаивая каждую каплю.