Зубами впиваюсь в нижнюю губу так сильно, что чувствую вкус крови.
Прерывисто выдыхая, снова пытаюсь пошевелиться, пытаясь вырваться из его объятий. Сердце замирает каждый раз, когда Линкольн вдыхает, беспокоясь, что он проснется. В конце концов выпутываюсь из его объятий и соскальзываю на край кровати, провожу рукой по волосам и глубоко дышу, пытаясь успокоить пульсацию своего естества, умоляющего меня лечь обратно и снова найти утешение в его объятиях, хотя бы на мгновение.
Линкольн тяжело выдыхает, перекатываясь с бока на спину, и я осторожно отодвигаюсь от края матраса, поворачиваясь к нему лицом.
Мой пресс сжимается, когда взгляд скользит по впадинам и линиям его тела, впитывая его покрытую чернилами кожу, как будто это произведение искусства.
А потом легкие останавливаются, дыхание сбивается. Самый большой рисунок на его коже лишает меня дара речи. Сердце колотится о грудную клетку, когда я наклоняюсь, чтобы убедиться, что вижу четко. Рисунок потрясающе красив, начинается на левом бицепсе мужчины, проходит через плечо и грудь, останавливаясь прямо над сердцем.
Черные розы.
Остальная часть поездки проходит без происшествий, если не сказать напряженно. Я не упоминаю о том факте, что осматривала тело Линкольна, как драгоценную вещь, пока он спал, и определенно не упоминаю о внутренней реакции, которую вызвали у меня его татуировки — ну, в частности, одна из них. Я сразу же вытащила свой телефон, поискала татуировки с черной розой и успокоилась, поняв, что они чрезвычайно распространены. Тем не менее, напоминание о моих кошмарах позволило мне легко бодрствовать в течение оставшихся двух дней, держась на расстоянии от Линкольна и сосредоточив свое внимание на воде.
Не то чтобы что-то случилось, пока мы были там.
И вот теперь, после трех мучительных дней и двух долгих ночей, мы вернулись на сушу и въезжаем на подъездную дорожку к маяку.
Я бросаю взгляд на Линкольна, когда машина подпрыгивает на гравийной дороге, напряжение мышц его челюсти дает мне понять, что мужчина в плохом настроении. Он почти не разговаривал с нашей первой ночи на воде, и хотя передышка от его холодности приятна, молчание почти хуже.
Но по крайней мере, Линкольн сдержал свое слово и едет со мной, чтобы встретиться со смотрителем маяка, Полом Дженсеном.
По какой-то причине мысль о том, чтобы быть здесь, и о разговоре с этим мужчиной заставляет мой желудок сжиматься. Может быть, это из-за всех секретов, которые, кажется, окружают город, когда речь заходит о его истории, или, может быть, потому что все, кажется, предостерегают даже от того, чтобы приближаться к нему.
Или, возможно, самая маленькая часть меня думает, что это может быть потому, что в прошлый раз, когда я была здесь, Линкольн прижимал меня к стене маяка, пока я обвивала ногами его бедра.
Жар заливает мои щеки при воспоминании об этом.
— Ты в порядке?
Поворачиваю голову к Линкольну, в шоке распахнув глаза от вопроса. Он ставит машину на стоянку в конце подъездной дорожки, коттедж находится прямо перед нами, и поворачивается на своем сиденье, его рука удобно лежит на руле.
— Я? — Я указываю на себя.
Он приподнимает бровь.
— Видишь кого-нибудь еще в грузовике?
— Просто удивлена, что ты спрашиваешь, вот и все. — Я пожимаю плечами, переплетая пальцы вместе. — Но да, я в порядке. Просто пытаюсь сосредоточиться.
Он кивает, потирая подбородок.
— Послушай... не жди от него многого, хорошо? У него были трудные времена, и он не очень приветлив, даже со мной.
— Даже не могу себе представить, почему, — бормочу я.
Линкольн ухмыляется.
— Вопреки тому, во что ты можешь верить, я известен как очень приятный человек.
Я издаю смешок.
— Быть почитаемым как герой города — не то же самое, что внушать симпатию. Нужно действительно обладать обаянием, чтобы быть приятным человеком.
Мужчина сжимает губы, и чувство вины опускается в центр моей груди. Я улыбаюсь, пытаясь снять напряжение.
— Должно быть, их захватывает твоя яркая личность.
Он хмыкает, прежде чем отстегнуть ремень безопасности и повернуть ключ в замке зажигания, заглушая гул двигателя «Форда».
— Готова? — спрашивает он. — Ничего не могу гарантировать, но давай посмотрим, что можно сделать.
Кивнув, я тянусь к ручке, но хлопанье двери останавливает мое движение.
— Черт, — ругается Линкольн.
Мой взгляд устремляется к коттеджу, где Пол Дженсен стоит на крыльце, его белые волосы длиной до подбородка развеваются на океанском бризе, и та же самая винтовка твердо зажата в его руке.
— Останься здесь на секунду.
— Что? — Я перевожу взгляд на Линкольна, когда он открывает дверцу своей машины. — Нет, я...
Он поворачивается ко мне, его глаза темнеют.
— Просто поверь мне, Стрелок. Хорошо?
Мое сердце колотится, внутренности сжимаются, когда я киваю, откидываясь на спинку сиденья. Линкольн выпрыгивает из своего грузовика и направляется туда, где стоит мистер Дженсен. Они разговаривают несколько минут, прежде чем Линкольн кивает и поворачивается к грузовику, махая мне рукой в приглашающем жесте.
Мой желудок подпрыгивает, когда я выхожу из машины. Гравий хрустит под ногами, когда направляюсь к ним.
Никогда не признаюсь в этом вслух, но я впечатлена тем, как легко Линкольн контролирует ситуацию. Как только он начал говорить, напряжение мистера Дженсена ослабло, будто тот безоговорочно ему доверяет.
И это заставляет меня задуматься, что именно в Линкольне вызывает такую реакцию? Почему он кажется единственным человеком, который может это сделать?
Холодный ветер хлещет мне в лицо, запах соленой воды щиплет ноздри, когда я подхожу ближе. Останавливаюсь, когда оказываюсь прямо рядом с мужчинами, и смотрю в темные глаза смотрителя маяка.
— Здравствуйте, мистер Дженсен. — Я протягиваю руку. — Я детектив Слоан.
Он хмыкает, белая щетина на его подбородке блестит в лучах полуденного солнца, когда мужчина смотрит на мою протянутую ладонь.
— У тебя есть имя?
Линкольн усмехается.
— Это и есть ее имя.
В замешательстве я поворачиваюсь к нему лицом.
— Что?
— Слоан и есть твое имя, — выдыхает он.
— Линкольн, — отвечаю я. — Слоан — это моя фамилия8.
Его плечи дергаются назад, брови взлетают до линии волос.
— Так как же тебя зовут?
— Морган.
ГЛАВА 25
Раздражение кружится в моей груди, как мстительный шторм, угрожающий уничтожить все на своем пути, когда Слоан поправляет меня.
— Морган, — говорит она, и намек на веселье искрится в ее ледяных радужках.
Как будто это чертовски забавляет ее.