Твоё поведение в тот вечер представляло, по сути дела, бесплодные усилия. После ужина ты пошёл в кухню и помыл посуду, потом поинтересовался у сына, как у него с учёбой. Это было так непохоже на тебя, что твоя жена растрогалась и по своей инициативе заварила тебе кружку чая. Ночью у вас с ней была близость. По твоим подсчётам, это был двадцатый раз, и последний. Сильный запах позволил мне судить, что на этот раз секс между вами был более или менее на высоте, но я знал, что всё это уже напрасно. Потому что над физическим отвращением временно возобладало вызванное нравственной самодисциплиной чувство раскаяния. Но вошедший в тебя запах той женщины подобен семени: оно дало пока первые всходы, а стоит росткам распуститься и расцвести, никакая сила уже не заставит тебя снова приблизиться к жене. По перемене твоего запаха я понял: ты заново родился, что значило гибель нынешней семьи.
Запахи для собаки — вопрос жизни и смерти. Через них мы познаём мир, судим о природе вещей и определяем своё поведение; это у нас врождённое, и развивать особо не надо. Никакими дрессировками собачий нюх не обостришь, но можно обучить собаку своим поведением дать что-то понять и людям, которых с их слабым нюхом выручают лишь глаза. Как, например, из кучи обуви собака вытаскивает обувь преступника? Как раз по запаху, а люди потом уже смотрят, чья это обувь. Уж не обессудь, что я так многословен; хочу лишь подчеркнуть, что перед собакой ты как на ладони и никаких секретов от неё быть не может.
Стоило тебе тогда войти в ворота, как я мигом распознал запах Пан Чуньмяо, и в голове у меня тут же сформировался её образ. Постепенно я отчётливо представил и во что она была одета, перед глазами словно предстало всё, что произошло у тебя в кабинете. Я узнал даже больше, чем ты. Потому что по твоему запаху учуял, что у неё месячные, а ты об этом и понятия не имел.
С того момента, как я попал в ваш дом, до твоего поцелуя с Пан Чуньмяо минуло почти семь лет. Из покрытого пушком щенка я превратился в большого могучего пса. А твой малыш сын уже пошёл в четвёртый класс начальной школы. Обо всём, что произошло за это время, можно написать большую книгу, а можно и обозначить одним росчерком пера. Без преувеличения скажу, что в этом небольшом уездном городе и каждый угол, и каждый телеграфный столб отмечены моей струйкой. На мои метки везде, конечно, накладывались «росписи» других собак. Постоянных жителей в городке сорок семь тысяч шестьсот, да ещё приезжающих тысячи две. Городок этот ваш, но и наш. У вас улицы, сообщества, организации, руководители. У нас примерно то же самое. Среди шестисот с лишним собак городка четыреста с лишним — местных пород. Эти беспорядочно спариваются, смешанная кровь, недалёкие взгляды, пугливые, себялюбивые — в общем, толку никакого. Около ста двадцати чёрных немецких овчарок, но чистокровных немного. Двадцать пекинесов, четыре куцехвостых немецких ротвейлера, по паре венгерских выжл, норвежских ездовых, голландских далматинцев и гуандунских шарпеев, один английский золотистый ретривер, австралийская колли, тибетский мастиф, а также с дюжину русских лаек и японских чихуахуа, которых и собаками-то не назовёшь. Был ещё здоровенный рыжий поводырь неизвестной породы, неразлучный спутник своей слепой хозяйки Мао Фэйин. Та играла на площади на эрху, а он спокойно лежал у её ног, не обращая внимания ни на одну собаку, пытавшуюся наладить с ним отношения. Был пёс по прозванию «коротконогий английский джентльмен Бассет», он проживал в микрорайоне Синхуа, в доме, который совсем недавно возвела хозяйка одного из салонов красоты. Ножки толстенькие, коротенькие, тело вытянутое, будто лавка. И тело само по себе уже ни на что не похоже, а тут ещё уши свешиваются, как блины. Глаза в красных прожилках, словно у него конъюнктивит. Местные дворняги — сброд, у них ума не хватает, чтобы объединиться, поэтому по ночам уездный центр Гаоми — в основном вотчина наша, немецких овчарок. Меня, Четвёрочку, у тебя дома кормили совсем неплохо, ведь ты в чиновных. Чего тебе не хватало, так это чувственности жениного нижнего «ротика», а уж в удовольствиях для верхнего недостатка не было. Особенно по выходным и праздникам превосходных продуктов накупалось море. Кроме холодильника у вас в доме появился ещё и морозильный шкаф, но всё равно много еды портилось. А ведь доброе всё какое! Не говоря уже о ширпотребе — куры, утки, рыба, — были вещи дорогие и редкие, такие как верблюжье копыто из Внутренней Монголии,[256] куропатки из Хэйлунцзяна, медвежья лапа из Муданьцзяна,[257] оленьи причиндалы с гор Чанбайшань, саламандра из Гуйчжоу, трепанги из Вэйхая,[258] акульи плавники из Гуандуна. Все эти деликатесы загружали в холодильник и морозильный шкаф, но в конце концов они попадали ко мне в брюхо. Потому что ты дома ел мало. Потому что у твоей жёнушки один хворост был на уме: она его и жарила, и продавала, и ела, и не очень-то готовила что-то другое. Вот в еде мне счастье и привалило. В городе многие хозяева занимали посты и повыше твоего, Лань Цзефан, но кормили своих псов гораздо хуже. Их хозяевам, как они утверждают, подносили в подарок деньги и драгоценности, а моим — одну еду. Получалось, что они не тебя, Лань Цзефан, одаривали, а меня, Четвёрочку. На всех этих деликатесах, «дарах гор и морей», я, ещё не достигнув годовалого возраста, уже вымахал в самую большую овчарку из всех ста двадцати. К трём годам мой рост составлял семьдесят сантиметров, длина от головы до хвоста — сто пятьдесят, а вес — шестьдесят кило. Все это твой сын измерял, ничуть не преувеличиваю. Острые уши торчком, желтоватые глаза, большая крепкая голова, острые белые зубы, большая, как у крокодила, пасть, чёрная отливающая шерсть на загривке, палевая на брюхе, прямой вытянутый хвост и, конечно же, выдающиеся нюх и память. По правде говоря, во всём Гаоми потягаться со мной мог лишь бурый тибетский мастиф. Но этот пришелец, спустившийся к Жёлтому морю из края снежных вершин и высокогорья, целыми днями ходил заспанный: одни говорят, мол, от переизбытка кислорода, другие — от постоянных драк. Заставишь пробежаться несколько шагов, глядишь — уже и запыхался. Его хозяйка, управляющая магазина по продаже острого соуса «хун», супруга Сунь Луна из Симэньтуни — рыжие крашеные волосы, полный рот золотых зубов, — часто наведывалась в салон красоты. Куда бы она ни направлялась, переваливаясь грузным телом, мастифф, тяжело дыша, плёлся за ней. У себя в горах эта псина могла с волком схватиться, но здесь в Гаоми, братцы мои, ему впору лишь поджать хвост, не собака — одно название. Столько я наговорил — ты, наверное, уже всё понял? Пан Канмэй заправляет в Гаоми всеми кадровыми работниками, а под моим началом все собаки. Но мир собак и людей в конечном счёте один, жизнь тех и других тесно переплетается.
Расскажу-ка о том, как я каждый день сопровождал твоего сына в школу. В шесть лет он пошёл учиться в школу Фэнхуан, лучшую школу уезда, ту, что в двухстах метрах к юго-западу от уездной управы. Получается равнобедренный треугольник — книжный магазин Синьхуа, управа, школа. В ту пору мне было уже три года, самый расцвет сил. Моё влияние в городе уже установилось, и то, что на мой клич собиралась сотня, — отнюдь не преувеличение. Все тут же откликались и докладывали, кто где. Не проходило и пяти минут, как во всех концах города собаки принимались лаять целым хором. Ядром собачьего сообщества стали овчарки, а председательствовал, конечно, я. Ещё у нас было двадцать филиалов по улицам и микрорайонам с начальниками-овчарками. Ну а их замами — для вида и чтобы подчеркнуть наше овчарочье великодушие — назначались все эти метисы, местные собаки и окитаизировавшиеся псы иностранных пород. Хочешь знать, когда мы все собирались? Так вот, обычно ранним утром, с часу до четырёх. Будь то ясной лунной ночью или при блеске звёзд, зимой под пронизывающим холодным ветром или летом, когда кружатся мотыльки, в любых условиях мы выбираемся осмотреться, завести дружбу, подраться, любовь покрутить, собрание провести… Ну всё, что и вы, люди, делаете. В первый год я выбирался через канаву, на второй, начиная с лета, эту унизительную практику прекратил и стартовал от входа в западную пристройку. Сперва запрыгиваешь на оголовок колодца, второй этап — под углом на подоконник, третий — с подоконника на стену, потом летишь вниз и приземляешься перед воротами твоего дома посредине широкого переулка Тяньхуа. Всё, что я рассказываю о прыжках с колодца на подоконник и на стену, — лишь определение исходной точки прыжка. Так касается воды стрекоза, так пробегают по плывущему по реке бревну. А уж через стену я перелетал изящно и рассчитано, одним махом. Видеозапись моего тройного прыжка есть в уездной прокуратуре. У них в управлении по борьбе с коррупцией один заслуженный и настырный следователь по имени Го Хунфу под видом электромонтёра, проверяющего трассу, втихаря установил под стрехой твоего дома крошечную видеокамеру. На тебя никаких улик не завёл, а вот мой тройной прыжок под углом на стену запечатлел. Собака Го Хунфу у нас замначальника филиала в микрорайоне Хунмэй. Русская лайка, востроносенькая огненно-рыжая сучка, ей ничего не стоило бы затеряться в стае лисиц на Хоккайдо; она смотрела эту видеозапись, лёжа у его ног в спальне. В тот вечер у фонтана на площади Тяньхуа она нежно пролаяла: «О начальник, твой тройной прыжок под углом на стену — как это эффектно, как опасно! Хозяева вдвоём просматривали его раз десять, даже аплодировали, а хозяин сказал, что надо бы порекомендовать тебя для участия в демонстрации трюков домашних животных». — «Домашних животных? — с деланым безразличием хмыкнул я. — Это я-то домашнее животное?» Востроморденькая поняла, что ляпнула не то, поспешно рассыпалась в извинениях, виляя хвостом и пресмыкаясь. Из кармана жилетика, якобы собственноручно связанного из овечьей шерсти хозяйкой, вытащила и предложила мне собачью резиновую игрушку с запахом сливочного масла. Но я отказался. Эти штуки только называются игрушками для собак, а на самом деле — для давно деградировавших домашних животных, которые лишь позорят доброе собачье имя.
257