В конце концов она подняла голову. Сперва села, с трудом переместившись на одной ягодице, и сгребла в кучку валяющиеся вокруг бобы. Кучка получилась островерхая, будто мастерски насыпанная могилка. Потом твоя жена застыла, глядя на эту могилку; по лицу покатились слёзы. Пригоршню за пригоршней стала выбрасывать бобы вон. Они вылетали, стукаясь о стену, о холодильник, о корчагу с мукой. В пристройке пару раз зашуршало, словно на сухие листья падала снежная крупа. Выкинув пару пригоршней, она остановилась. Задрав полу одежды, вытерла насухо лицо, потянулась за корзинкой и убрала в неё оставшуюся кучку. Отставила корзинку в сторону, с трудом поднялась и подошла к разделочной доске. Опять помесила тесто, снова помешала начинку. Поставила сковороду на плиту. Зажгла газ. Рассчитанным движением плеснула масла. Когда на горячую сковородку лёг первый блинчик с луком, и из кухни донеслось шипение вместе с бьющим в нос ароматом, который быстро разнёсся по двору, и по всему кварталу, и по всему городу, тревога меня отпустила. Подняв голову к луне на западе, прислушавшись к движению на площади Тяньхуа и принюхавшись к доносящимся оттуда запахам, я понял: собрание ещё не началось, все ждут меня.
Чтобы не перепугать твою жену своим свободным полётом, я не стал выполнять «тройной прыжок под углом», а забрался на нужник, ступая по старой черепице, с него прыгнул на западную стену, оттуда во двор соседа, потом перемахнул через его низенькую западную стену и очутился на улице. Свернул в узкий переулок, повернул на восток и помчался на юг. Только ветер свистел в ушах и спину заливал лунный свет. Переулок упирался в новую магистраль; справа на углу перекрёстка, на краю городской черты, располагался магазин торгово-закупочного кооператива, где продавали пиво оптом. В лунном свете сверкала целая гора пластмассовых упаковок по десять бутылок. Выстроившись в шеренгу, дорогу как раз переходили шестеро овчарок с упаковкой пива в зубах каждая. На равном расстоянии друг от друга, в совершенном порядке, шагая в ногу, как шестёрка вышколенных солдат. Так можем только мы, овчарки, другим это не по плечу. Душа исполнилась чувством гордости за своих. Здороваться я не стал. Поздороваешься, будут кланяться в ответ, и все шесть упаковок полетят на землю. И я проскользнул мимо через пышные заросли индийской сирени на обочине и выскочил наискосок на площадь Тяньхуа. При моём появлении сотни собак, сидевших вокруг фонтана, вскочили и дружно меня приветствовали.
В сопровождении своих заместителей Ма и Люй, а также десятка начальников филиалов я дошёл до председательского места и запрыгнул на него. Это был мраморный постамент, на котором когда-то стояла Венера Милосская, но её украли. Я сидел на плите, восстанавливая дыхание, и, наверное, издалека смотрелся как памятник грозной собаке. Но извините, я не памятник, я — полный сил свирепый пёс, унаследовавший лучшие гены большого местного белого пса и немецкой овчарки, собачий правитель уезда Гаоми. Перед началом выступления я на пару секунд собрался с мыслями и принюхался. Секунда на то, что происходит с твоей женой: в восточной пристройке висит густой аромат блинчиков — всё нормально. Во вторую секунду прочувствовал, как обстоят дела у тебя: в кабинете не продохнуть от табачного дыма, ты лежишь на подоконнике и в раздумье глядишь на залитый лунным светом город — тоже всё нормально. Обращаясь к поблёскивающим внизу собачьим глазам, к посверкивающей шерсти, я громко начал:
— Братья и сёстры, объявляю наше восемнадцатое собрание в полнолуние открытым!
Собаки ответили продолжительным лаем.
Я поднял правую ногу и помахал, призывая к тишине.
— В этом месяце, — продолжал я, — нас, к сожалению, покинул наш любимый брат мастиф, поэтому давайте все вместе трижды пролаем, чтобы проводить его душу на горние пастбища.
Троекратный лай нескольких сот собак громом раскатился по городу. Глаза мои увлажнились, не только из-за мастифа, но и от коллективной собачьей искренности.
— Ну а теперь, — сказал я, — приглашаю всех петь, танцевать, беседовать, пить вино, есть пирожные в честь месяца со дня появления трёх детишек моей третьей сестры.
Раздался целый хор радостных возгласов.
Стоявшая под постаментом третья сестра передала мне одного щеночка, мальчика. Я чмокнул его в щёчку, а потом высоко поднял, чтобы показать всем собравшимся. Снова послышались приветственные возгласы. Я вернул щенка, а сестра передала мне девочку. Я тоже поцеловал её и высоко поднял напоказ толпе, которая снова встретила это радостными криками. Наконец, сестра передала мне третьего, которого я кое-как чмокнул, показал всем и вернул.
Потом спрыгнул с постамента, а третья сестра подошла ко мне со щенками и велела:
— Скажите «дядя», он ведь вам родной дядя.
Щенки пролопотали «дядя».
— Я слышал, их уже продали, — холодно обратился я к ней.
— А как же, — гордо отвечала она. — Не успела произвести их на свет, как толпа покупателей уже чуть ворота не снесла. В конце концов хозяйка продала их секретарю парткома Люйчжэня Кэ, начальнику отдела промышленности и торговли Ху и начальнику отдела здравоохранения Ту, по восемьдесят тысяч за каждого.
— Разве не за сто? — снова ледяным тоном переспросил я.
— Предлагали сто, но хозяйка скинула всем по двадцать тысяч. Она не такая жадная.
— Мать его, — выругался я, — разве это дело щенков продавать? Это же…
— Дядя! — резко прервала меня сестра.
— Ладно, молчу, — вполголоса сказал я, а потом громко обратился к собачьему собранию: — Всем плясать, петь, пить!
Подошёл с двумя бутылками пива востроухий поджарый немецкий доберман с лысым хвостом. Открыл бутылки зубами, потекла пена и разнёсся пивной аромат.
— Выпей, начальник, — предложил он.
Я взял бутылку, и мы сдвинули их.
— До дна!
Засунув бутылку в рот и держа её двумя лапами, мы с бульканьем опорожняли их. Собаки беспрерывно подходили выпить за меня, я не отказывался, и очень скоро за спиной образовалась целая куча бутылок. Клубочком подкатилась маленькая белая пекинеска с заплетёнными на голове косичками, «бабочкой» на шее и ветчинной сосиской в зубах. От пекинески шёл тонкий запах духов «Шанель № 5», длинная шерсть отливала серебром.
— Начальник… — обратилась она ко мне, чуть запинаясь. — Отведай ветчинных сосисок.
Тонкими зубками она сорвала оболочку и двумя лапами поднесла сосиску к моему рту. Я принял подношение, откусил кусочек с грецкий орех и стал неторопливо, величественно жевать. Мы с моим заместителем Ма чокнулись бутылками.
— Как тебе эта партия сосисок? — спросил он.
— Недурной вкус.
— Мать его, я велел им принести ящик попробовать, так они все двадцать умыкнули. Вот завтра будет незадача для сторожа старины Вэя, — не без самодовольства хмыкнул Ма.
— Замначальника Ма, хочу выпить… за тебя… — кокетливо протявкала пекинеска.