30 декабря.
Получена книга от Thomas'a Mann'a со следующей надписью: «An Ivan Bunin, zum Dank fur 'La Giovenezza di Arseniev' in herzlicher Bewunderung. Munchen, Weihnacht 1930. Thomas Mann». […]
31 декабря.
[…] Дождь ужасный. Как приедут Зайцевы?11 И звонок от них, решили, что приедут завтра.
Купили фиников, изюму, малаги, печенья, бананов и мандаринов и бутылку вина. […] Все это поделили по-братски, съели и выпили, вернувшись с прогулки. […] Все уже спят.
1931
1 января 1931 г.
Одиннадцатый раз встречаем Новый Год во Франции, третий, нет, даже четвертый — в Грассе. И тринадцатый раз не в Москве.
Завтракали у нас Зайцевы. […] Говорили насчет И. А. Ильина. Он имеет большое значение в Германии. […] Шла речь о Гиппиус и Тэффи. Зайцев считает, что Тэффи — падший ангел, а Гиппиус просто зла, что у Мережковских любовь к интригам просто из любви к искусству. Мы говорили, что Мережковский умен, но нарочно притворяется юродивым, т. к. этим ему легче выделиться. Он неискренен, когда ругает Толстого, делает это для того, чтобы уничтожить в литературе то, что ему самому недоступно. А Достоевский — источник для него самого. З. Н. же не понимает истинной красоты Толстого, ее ум абстрактнее и ей Достоевский должен быть ближе.
— Недаром, — сказал Ян, — Карташев говорил, что именно в ней есть ведьминство: «Мне всегда вспоминается наша семинария, в стенах которой идут трубы. И вот иногда туда проваливалась галка и там трепыхалась. Вот так и душа З. Н.». […]
Говорили о Фондаминском, с которым Зайцев подружился за поездку в Болгарию. Он думает, что в конечном итоге он слабый, несмотря на мудрость, на самопожертвование, на энергию. […]
4 января.
[…] И. И. (Фондаминский. — М. Г.] рассказывал. Мы слушали.
О политике: Германия — сумасшедший дом. Все взоры обращены на большевиков. Ждут войны: большевики должны стереть Польшу и соединиться с Германией. Франция не вступится. […] Весь вопрос теперь, решатся ли рискнуть большевики или нет. Надежда, что не решатся. Керенский хочет войны, а И. И. боится. […]
О Сирине: «Очень приятный и жена его евреечка, образованная, знает языки, очень мила. […] На отца не похож. […] И. Ал. обожает. Показывал бабочек. Влюблен в них». […]
10 января.
[…] Ян решил, что нужно расходиться по комнатам в 10 ч. вечера, чтобы вставать, пораньше. Правда, вечера длинные, ведь мы кончаем обедать уже в 7 ч. […]
Яна огорчило прекращение субсидии от чехов. […]
12 февраля.
Записываю мало. […] я очень утомилась. […]
3 марта.
[…] Третьего дня ходили в долину, прошли в St. Jean. Нарвали диких гиацинтов. Вспомнила маму, как она любила их. А у Яна эти цветы связаны с Телешовым. У них они бывали с Рождества. Видели дом Уэльса. Ничего живет! Провансальский стиль. Безвкусия нет. Виден он и из парка, с площадки. Три писателя здесь — английский, французский и русский. […] и чем писатель хуже, тем богаче живет, комфортабельнее. […]
5 марта.
Набросала конспект своей жизни. […] Третьего дня мы прошли с Лосем почти 30 клм. […]
Получила за «Пимена» 120 фр. Отложила 50 на лето.
7 марта.
[…] Степуны приезжают самое позднее 11 марта. Мы все рады. […]
Оказывается, Тикстон заболел в Копенгагене — удар. Дали знать. Кому ехать — жене или Тэффи? Решили, что Тэффи и сыну. […]
8 марта.
[…] Ян за обедом говорил о Рильке, о том, что тот не боялся подражать, хотел найти Учителя. Потом, вечером, он читал из его переписки с Родэном о том, что главное счастье — работа, терпение и концентрация, а главное, чего нужно беречься, — спешка. Какая во всем тонкость! Замечательное явление этот Рильке. […]
Г. Иванов прислал свои «Розы». Кажется, Гиппиус с Мережковским преувеличивают в нем поэта. […]
Оказывается, Ян уже не может переносить «Митину любовь». Так и сказал: «Видеть ее не могу».
Начала читать «Письма Достоевского». Много приоткрывается. […]
11 марта.
[…] После обеда пришли И. И. [Фондаминский. — М. Г.] со Степуном. И Степун всех оживил. Был блестящ, сыпал парадоксами, суждениями, коснулся многих вопросов, сделал несколько характеристик, довольно беспощадных. Но его добродушие, какое-то благоволение сдабривают все, и эта беспощадность не кажется злой, не отдает завистью, злобностью, а дышит весельем.
Ильин, Ив. А., издал стопроцентную книгу против большевиков, а нужно было бы вскрыть и объяснить, а то получилась глупость. Сотрудники у него посредственные, о большевицкой литературе пишет Кульман. […]
Спор с Яном о Бердяеве, которого Степун ставит высоко, хотя и говорит, что он «кружится, но не достаточно быстро для дервиша».
О Достоевском: — У него точно экзема на языке. — У него большая ноздря и он нюхает канализацию человечества. — У него сильно развито нравственное чувство, мучается, сколько ему поставить в Москве, на празднествах Пушкина, за масло и колбасу. Я, например, не мучался, а просто поставил в счет свои расходы и расходы Наташи в гостиницах, когда читал теперь лекции о театре. […]
Он вскакивал, пересаживался, ходил — все это как-то необыкновенно легко, свободно, весело. Говорит, что не чувствует себя настоящим образом образованным, что его интересует теперь политич. эк., что без нее нельзя понять мира, что он в день читает 5 газет, что знакомства отнимают у него много времени, но это необходимо и интересно.
— Германия живет интенсивно. Она сумасшедшая. […]
Да, еще об Ильине — У него ум только в бельэтаже, ни подсознательного ума, ни надсознательного нет. Он теперь и русскую революцию по Фрейду рассматривает.
— Достоевский самый умный русский писатель. Если отнять талант у Пушкина, неизвестно, что останется, а если отнять талант у Достоевского — то останется ум.
Ян оспаривал — ум всегда талантлив. […]
12 марта.
Вчера мы были приглашены к Фондаминским. […] Степун занимал всех. Он много говорил о Рильке, которого очень ценит, как поэта и философа.
20 марта.
[…] Брежневы на днях привезли свою невестку (вдову их несчастного сына), вышедшую замуж за голландца. […] они из «Ленинграда», были у «Алексея Максимовича». Он голландец, что-то строит, восторженно говорил о правителях России. Пел настоящий гимн. Вращаются они в литературных кругах — Толстых, Замятина и еще кого-то.
Толстые живут богато — собственная дача. Наташа вся в детях. Фефа — комсомолец. Ника — «очень милый мальчик». Митя чуть не гениальный ребенок, пишет.
Думают, что здесь к ним относятся с ненавистью. Очень удивились, что Ян сказал, что больше с жалостью и непониманием. «А там вас жалеют», сказала Гуля. […]
Она, правда, сказала: «Мы там живем, ни о чем не думаем, а тут нас засыпают вопросами». Это правда, думать там страшно, вот и не думают.
Как-то вечером у нас был Степун, много говорил, как всегда. Рассказывал, что ставил при большевиках «Эдипа». […] Очень хвалил Андрея Белого, восхищался его «Голубем», сценой, как 2 человека одну палку держат. Хвалил очень «Тургенева» Зайцева […] да еще Сирина. Опять бранил Алданова. […] Зато Гиппиус — «очень талантлива в стихах».
Ян почти все время ему возражал. Когда припирал Степуна к стенке, то он делает вольт и переводит разговор на другие рельсы. Вообще, он редкий собеседник, главный талант его в этом. Он должен чувствовать своего слушателя, это его возбуждает, почему он и предпочитает форму писем в своих произведениях. […]
25 марта.
М. С. [Цетлина. — М. Г.] вчера мне звонила. […] Ей пришла в голову благая идея устроить вечер в отсутствии Ив. Ал. — вечер Бунина. Я сказала, что передам Яну. Это нас спасло бы, ведь в этом году у нас ежемесячный доход уменьшился на 550 фр. (чехи и Маня). […]