3 января.
[…] Вчера письмо от Яна о бале: много угощений […] взяли с Алданова за вино, кот. он не спрашивал. Не накормили писателей младшего поколения. Галя и Марга вернулись в 8 ч. утра!
1/14 [января]
Письмо от Лени. Его коллекцию1 видели Беляев (ученый) и Калитинский. «Хвалили». Заказал костюм за 925 фр. у портного. Вероятно, горд. Свой носил 5 лет! […] Написал фельетон — некому переписать. Видимо, и соскучился. […] К предложению М. С. [Цетлиной. — М. Г.] реорганизовать Союз он отнесся благожелательно. «Надо организовать один Литературный Союз. Нас осталось очень мало». […]
28 февраля.
[…] День уходит на мелочи: варка кофию, базар, уроки с Олечкой, а главное — сама Олечка, усталость, спанье днем, мытье посуды, стряпня и даже на эту тетрадь не хватает сил. […] Правда, Ляля [Жирова. — М. Г.] третью неделю больна. […]
Олечка девочка необычная. Умненькая. […] Наша игра в подруг, я — Ника, младше ее, раскрыла ее сущность. Несчастье — ее здоровье. […] У нее уже в душе драма — разлука с отцом. Видимо, она все время думает и мучается — в чем дело? […]
Ян в тяжелом состоянии — книга все не выходит. Не работает. Поездка в Париж выбила его из колеи.
Великий Пост, а я без церкви. Нельзя оставлять Лялю одну, пока она нездорова, с больной девочкой. […] Живу мечтой поехать хоть на месяц в Париж. Поговеть. Побыть с Леней. Если бы Галя с Маргой сюда приехали, то я, наверное, что-нибудь придумала бы, чтобы туда поехать. Но без них не могу оставить дом. […]
5 марта.
6 лет со дня кончины папы! Какие значительные годы. Сколько горя, удачи, впечатлений за эти годы. Но хочется старого — работы, конечно, иной, более проникновенной, более религиозной. Дай-то Бог! Часто думаю о смерти. Сколько осталось еще жить? Не готова еще. Не все преодолено. […]
9 марта.
[…] Ян третьего дня сказал, что он не знает, как переживет, если я умру раньше его. «Лишить себя жизни?» Господи, как странна человеческая душа!
Потом говорили о Боге. Он верит в божественное начало в нас, а Бога вне нас не признает еще. Но уже во многом раскаивается в прошлом, винит себя. Этого раньше не было. И это хорошо. Я говорила осторожно, — боюсь в религиозных вопросах настаивать — ведь все делается не от нас, а от Духа Святого, по благодати.
15 м.
Рождение Олечки отпраздновали на славу. Получила коляску, о которой мечтала давно. […] Сейчас газета. Опять тревога. Неужели война неизбежна?
28 марта.
Чувствую большую слабость. Пишу, лежа.
Доктор нашел малокровие. Советовал серьезно относиться к припадкам — «где вас схватит, там и оставайтесь».
29 марта. 8 ч.
Олечка ест в моей комнате кашу. Комната «живет», на полу ее вещи, на постели — куклы — «Никины дети». […]
15 июня.
Опять провал почти в 3 месяца. […] Живем в Грассе, кроме нас — Ляля с Олечкой; здесь Галя с Маргой.
Переезд, после ликвидации квартиры в Beau-Soleil, устройство здесь, в холодной вилле, взяло много не только физических сил, но и духовных, вернее душевных. Духовные силы идут на то, что я недовольна собой. […]
5 июля.
[…] За это время скончался Ходасевич — «растерзан», «разорван» желчный пузырь. Два огромных камня. Доктора проглядели. Надо было несколько лет тому назад сделать операцию. — Жаль его очень. И рано он ушел. Нужен еще. Да и сделать мог еще много. […]
8 июля. 2 ч. ночи.
[…] Атмосфера в доме не радует, от прежней ничего не осталось. Никаких общих разговоров не бывает. Даже с Яном я редко говорю о литературе, больше о текущих событиях. Сегодня говорили о Зола, он перечитал «Nana». Хвалил Зола за ум, за знание жизни — но ни художества, ни поэзии. […] Ян находит, что в «Nana» квинт-эссенция женщины известного типа — только желание, больше ничего, отсутствие жалости и какое-то романтическое стремление к бескорыстному чувству. […]
Сложили почти все теплые вещи. Остался всего один чемодан. […]
26 июля/13. 5 ч. утра.
Опять «белая» ночь. […] Именины Олечки удались: нашли прелестную куклу — Светлану. […] Подарили вскладчину Villa Yoya, a Ян золотое перо со стихами:
Мама — тазик для стирки, леденцы, кофе-мальт. И сделала из спичечных коробок поезд.
Украсили зеленью стул, сделали из листьев лавра букву «О» и повесили на лампу. Флаг над входом.
Олечка была довольна. […]
2 августа.
[…] Ян грустит, что Бельведер сдан. За эту цену ничего нельзя достать. Я утешаю, что это к лучшему. Как было бы нам топить виллу? Ни одного сильного мужчины. Чувствую себя слабой. […]
Зайцевы хотят ехать в Авиньон и его окрестности. Ельяшевич уехали в Швейцарию. Об остальных ничего не знаю. Тэффи, бедная, все болеет, настроение ее ужасно. […]
10 августа.
[…] Письмо от Тэффи душераздирательное — не может примириться ни с болезнью, ни со старостью. Хочет навеки остаться в том же плане, где ей предстоят одни страдания и не хочет другого, где она, конечно, обрела бы хоть немного радостей. Для художественной натуры, жадной до земной жизни, смирение почти невозможно, а без смирения нет ни покоя, ни радостей.
Ян все ищет дачу, квартиру. Ничего нет подходящего. […]
[Последняя запись из довоенных дневников Бунина:]
17. VII. 39.
Вчера с Маркюсами, Верой и Лялей осмотр виллы в Cannet-La Palmeraie. Нынче еду с Г. и М. в Juan-les-Pins смотреть другие виллы.
21 июля записал на клочке ночью: «Еще летают лючиоли.» […]
[Из записей Веры Николаевны:]
17 августа.
[…] Смотрели виллу в Каннэ. Очень хороша. И Ян, я чувствую, там будет писать. Нет подъемов. Близки лавки. Много прогулок по ровному месту. Но Ян колеблется: страшно — опять две квартиры. Я склоняюсь ликвидировать парижскую, но, конечно, не сразу. […]
31 августа.
Больше недели в сильнейшем напряжении. Война или мир? […] Мы укладываемся.
3 сентября. 7 ч. в.
Англия объявила войну. Кончается и этот период жизни. […]
Заходили Муравьевы — Игорь Ник. и Таня2. Они разорены — у них большое имение в Польше.
Вчера обили окна синей или черной бумагой, сделали синие абажуры. Весь Грасс был темен. […] Видела, как уходили стрелки на позицию. Третий раз провожаю на войну молодых людей. Французские солдаты не похожи на наших, и идут они иначе, нестройно, нет той выправки, какая была у наших. Но дерутся хорошо. Жаль их. Им было жарко. […]
4 сентября.
[…] М. А. [Алданов. — М. Г.] говорит об Югославии. У меня сердце разрывается при мысли оставить Францию, оставить всех близких, друзей, Леню. Говорит и о Швеции. […]
Ночью считала, сколько друзей и знакомых идут на войну. [Следует список в 57 фамилий.]
6 сентября 1936 г. 6 ч. 15 м.
Только что экспресс от Марги, посланный 2 сентября. Им пришлось […] ехать3 в клозете, сидя на чемоданах. «Электрическая станция — крепость из мешков песка. Люди ходят по улице с газовой маской на ремне через плечо. Город пуст и жуток». Лени не застали. […] Иностранцев еще не призывают. […] Уже в Париже была тревога прошлой ночью. Люди в подвалах провели больше 4-х часов!
7 сентября.
Наконец-то, письмо от Лени: «[…] весь Париж живет тяжелой, нервной жизнью. […] У меня все время встречи с будущими новобранцами. Это нас всех объединило. Вчера, возвращаясь домой, встретил З. Н. и Дм. С. [Мережковских. — М. Г.]. Выбирали уголовный роман из подержанных. — „В такое время только уголовными романами и спасаюсь, — сказала Зин. Ник. — приходите в воскресенье. У нас собираются все призывные“. […] Французы ведут себя изумительно. Достойны великого уважения их мужество, хладнокровие и выдержка. […] Наш особняк пуст. Все разъехались. […] сегодня утром я еще серьезно работал за письменным столом. Спокоен. […]»