При упоминании каждой темы его прикосновения к клавишам вызывали к жизни все новые символы, которые вливались в расширяющуюся и меняющуюся основную функцию. Гаал остановил его лишь раз.
– Я не усматриваю законности вот этого преобразования.
Селдон повторил то же помедленнее. Гаал сказал:
– Но это делается с помощью запрещенной социооперации.
– Хорошо. Вы соображаете быстро, но еще недостаточно быстро. В этом уравнении она не является запрещенной. Я сделаю это в более развернутом виде.
Теперь процедура длилась куда дольше, и по ее завершении Гаал пробормотал:
– Да, теперь я вижу.
Наконец Селдон остановился.
– Вот Трантор спустя три века. Как вы это интерпретируете? А? – ожидая, он склонил голову набок.
Не веря своим глазам, Гаал выговорил:
– Полный распад! Но… но это невозможно. Трантор никогда не был…
Селдон был преисполнен оживления. В этом человеке состарилось лишь тело.
– Ну, ну. Вы же видели, как мы пришли к этому результату. Облеките его в слова. Забудьте на миг символику.
Гаал сказал:
– Становясь все более специализированным, Трантор становится и все более уязвимым, менее способным к самозащите. Далее, продолжая развиваться как административный центр Галактики, он становится все более лакомым куском. По мере того, как порядок наследования в Империи утрачивает определенность, а вражда между высшими семействами становится все более явной, социальная ответственность пропадает.
– Достаточно. А как насчет численной вероятности полного разрушения за три века?
– Я не могу этого сказать.
– Но вы же умеете делать полевое дифференцирование?
Гаал чувствовал себя под откровенным натиском. Калькулятора ему не предложили. Селдон держал его в футе от глаз Гаала. Он яростно вычислял, ощущая, как его лоб взмок от пота. Он произнес:
– Около 85%?
– Неплохо, – заметил Селдон, выпятив нижнюю губу, – но и не блестяще. Действительное значение – 92.5%.
– И вот из-за этого вас называют Вороном Селдоном? – спросил Гаал. – В журналах я не видел ничего подобного.
– Конечно. Такое нельзя печатать. Не полагаете ли вы, что имперское правительство может так открыто проявить свою слабость? Это очень простая демонстрация психоистории. Но некоторые наши результаты дошли до аристократии.
– Плохо.
– Вовсе нет. Все учтено.
– И потому-то за мной следят?
– Да. Следят за всем, что касается моего проекта.
– Вы в опасности, сударь?
– О, да. Существует вероятность в 1.7%, что я буду казнен, но, конечно, это не остановит проекта. Мы учли также и это. Впрочем, неважно. Завтра, я полагаю, мы встретимся в университете?
– Я приду, – сказал Гаал.
5.
КОМИССИЯ ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ – …Власть аристократического окружения возросла после убийства Клеона I, последнего из Энтунов. В целом она внесла элементы законности на протяжении длившегося веками периода нестабильности и неуверенности императорской власти. Обычно находясь под контролем знатных семейств Ченов и Дивартов, она выродилась наконец в слепой инструмент поддержания статус кво… Полного отстранения Комиссии от государственной власти добился лишь последний сильный Император – Клеон II. Первый Главный Комиссионер…
…Некоторым образом начало упадка Комиссии может быть увязано с судом над Хари Селдоном, состоявшимся за два года до начала Эры Установления. Этот суд описан Гаалом Дорником в биографии Хари Селдона…
ENCYCLOPEDIA GALACTICA
Гаал не выполнил своего обещания. На следующее утро его пробудил приглушенный звонок. Гаал ответил, и голос портье, приглушенный, вежливый и непреклонный, информировал его, что он находится под арестом согласно приказу Комиссии Общественной безопасности.
Гаал кинулся к двери и обнаружил, что та больше не открывается. Ему оставалось только одеться и ждать.
За ним пришли и отвели куда-то в другое место, но это все равно был арест. Вопросы ему задавали очень вежливо. Все было исключительно цивилизованно. Гаал объяснил, что он провинциал с Синнакса; что он посещал такие-то учебные заведения и получил степень доктора математических наук тогда-то; что он обращался по поводу зачисления в штат доктора Селдона и был принят. Снова и снова он сообщал эти подробности; снова и снова они возвращались к вопросу его присоединения к Проекту Селдона. Откуда он услышал о нем; каковы должны были быть его обязанности; какие секретные инструкции он получил; ради чего все это затевается?
Он отвечал, что не знает. Он не имел секретных инструкций. Он ученый-математик. Он не интересуется политикой.
И наконец вежливый инквизитор спросил:
– Когда Трантор будет разрушен?
Гаал запнулся.
– Сам я этого не знаю.
– Тогда знает ли кто-нибудь другой?
– Как я могу говорить за других?
Он чувствовал себя разгоряченным, даже слишком разгоряченным. Инквизитор поинтересовался:
– Говорил ли кто-нибудь вам о таком разрушении, называл ли дату? – и видя, что молодой человек колеблется, он продолжал: – За вами следили, доктор. Мы были в космопорту, когда вы прибыли; на наблюдательной башне, когда вы дожидались встречи; и, конечно, мы были в состоянии подслушать вашу беседу с доктором Селдоном.
– Тогда вы знаете его взгляды на это дело, – сказал Гаал.
– Возможно. Но мы хотели бы услышать о них от вас.
– Он считает, что Трантор будет уничтожен в течение трех веков.
– Он доказал это… э… математически?
– Да, он это сделал, – с отчаянием бросил Гаал.
– Вы утверждаете, что… э… математика заслуживает доверия, я полагаю.
– Если за нее ручается доктор Селдон, она заслуживает доверия.
– Тогда мы вернемся.
– Подождите. Я имею право на адвоката. Я требую соблюдения моих прав гражданина Империи.
– Вы его получите.
И действительно, адвокат вскоре появился.
Это был высокий человек, лицо которого, казалось, состояло из одних вертикальных линий и было так узко, что оставалось лишь гадать, хватит ли на нем места для улыбки.
Гаал поднял глаза. Он выглядел взлохмаченным и поникшим. Он пробыл на Транторе не более тридцати часов, а произошло уже столько такого…
Человек сказал:
– Я Лорс Аваким. Доктор Селдон поручил мне защищать вас.
– В самом деле? Тогда слушайте. Я требую немедленного обращения к Императору. Я задержан без предъявления обвинений. Я ни в чем не виновен. Ни в чем, – он резко выбросил руки вперед, ладонями книзу. – Немедленно организуйте слушание у Императора.
Аваким тщательно выкладывал на пол содержимое плоской папки. Будь Гаал в более подходящем состоянии, он мог бы признать деловые бланки из целломета, узкие как ленты и подходящие для вкладывания в персональную капсулу. Он мог бы также заметить карманный диктофон.
Аваким наконец посмотрел вверх, не обращая внимания на вспышку Гаала, и сказал:
– Комиссия, конечно, подслушает наш разговор направленным лучом. Это противозаконно, но они, тем не менее, будут его использовать.
Гаал заскрежетал зубами.
– Однако, – Аваким уселся поудобнее, – диктофон, который стоит на столе – и который с виду выглядит как совершенно обычный диктофон, хорошо выполняющий свои функции – имеет дополнительную способность подавлять подслушивающие лучи. Сразу они этого не распознают.
– Тогда я могу говорить.
– Конечно.
– Тогда я требую слушания дела в присутствии Императора.
Аваким холодно улыбнулся, и выяснилось, что на его узком лице места все же хватает. Его щеки сморщились, чтобы освободить пространство.
– Вы из провинции, – сказал он.
– Тем не менее я гражданин Империи. Не хуже вас или любого из этой Комиссии Общественной Безопасности.
– Без сомнения, без сомнения. Просто вы, будучи провинциалом, не представляете реальной жизни на Транторе. Никаких слушаний в присутствии Императора давно нет.
– Тогда к кому следует апеллировать против этой Комиссии? Есть какая-либо иная процедура?