— Ну… — она заколебалась. — Это постепенно накопилось. На фабрике я уже не могу этого выдерживать. Присутствия духа просто не существует. Девочки принимаются душераздирающе рыдать без какой-либо причины. Те, что не заболевают, ходят угрюмыми. Даже мышки-машинисточки надули губки. В моем секторе производство не составляет и четверти того объема, который был к моменту моего прихода, и на рабочих местах постоянно хоть кто-нибудь да отсутствует.
— Хорошо, — сказал Торан, — договаривай. Что же ты там делала?
— Задала несколько вопросов. И, Тори, такая ситуация царит на всем Хэйвене. Производство падает, а мятежность и недоброжелательность растут. Шеф бюро только пожал плечами — после того, как я просидела час в приемной, чтобы увидеть его, и сумела попасть к нему только потому, что я племянница координатора — и сказал, что это выше его сил. Откровенно говоря, я и не думаю, что это его беспокоит.
— Слушай, Бей, не теряй головы.
— Я думаю, что ему все равно, — в ней запылал гнев. — Я тебе говорю, тут что-то не так. Это то же ужасное отчаяние, которое поразило меня в Своде Времени — когда Селдон оставил нас. Ты и сам его почувствовал.
— Да, почувствовал.
— Ну вот, оно возвратилось, — продолжала она яростно. — И мы никогда не сможем противостоять Мулу. Даже имея материальные силы. Нам недостает духа, воли, сердца… Тори, нет нужды сражаться…
На памяти Торана Бейта никогда не плакала; она не заплакала и сейчас. Торан легко погладил ее плечо и прошептал:
— Давай забудем это, крошка. Я знаю, что ты имеешь в виду. Но мы…
— Да, мы бессильны что-либо сделать! Все так говорят, — и мы просто сидим и ждем, пока нож опустится…
Она вернулась к тому, что оставалось от ее бутербродов и чая. Торан тихо стелил кровать.
Снаружи было совсем уже темно.
…Ранду, став координатором конфедерации городов Хэйвена, — что являлось должностью военного времени — потребовал и получил верхнюю комнату, из окна которой он часто, насупившись, взирал на крыши и зелень города. Сейчас, в тускнеющем свете, город уходил в неразборчивое переплетение теней. Ранду не особенно задумывался над символикой этого зрелища.
Он сказал Эблингу Мису, чьи ясные, небольшие глаза интересовались, казалось, лишь алым содержимым кубка, который он держал в руке:
— На Хэйвене есть поговорка, что когда огни в пещере гаснут, настает время сна для праведных и хорошо потрудившихся.
— А ты ложишься спать намного позже?
— Нет! И сожалею, что вызвал тебя так поздно, Мис. В последнее время ночи мне нравятся почему-то больше, чем дни. Не странно ли? Население Хэйвена очень строго приучило себя к тому, что отсутствие света означает сон. И я тоже. Но теперь все по-другому.
— Ты прячешься, — прямо сказал Мис. — В период бодрствования ты окружен людьми, и ты ощущаешь на себе их взгляды и их надежды. Ты не в состоянии этого выдерживать. А в период сна ты свободен.
— Значит, и ты тоже ощущаешь это жалкое чувство поражения?
Эблинг Мис медленно кивнул.
— Ощущаю. Это массовый психоз, ублюдочная паника толпы. Клянусь Га-лак-ти-кой, Ранду, а чего ты ожидал? Вот перед тобой целая культура, воспитанная в слепой, раздутой вере, будто народный герой прошлого все запланировал заранее и позаботился о каждой частице их ублюдочной жизни. Подобный образ мыслей имеет все особенности религии, а ты понимаешь, что это означает.
— Нисколько.
Необходимость давать пояснения никогда не вдохновляла Миса; не вдохновила и на этот раз.
Он заворчал, поглядел на длинную сигару, которую задумчиво перекатывал в пальцах, и сказал:
— Речь идет о фанатичной вере. Вера же не может быть поколеблена иначе, как сильным шоком, а в этом случае неизбежен весьма резкий разрыв сознания. Легкие случаи — истерия, болезненное чувство незащищенности. В более серьезных случаях — безумие и самоубийство.
Ранду покусывал ноготь.
— Другими словами, когда Селдон подвел нас, исчезли наши подпорки, а мы так привыкли к ним, что наши мускулы атрофировались, и мы уже не можем без них стоять, — заключил он.
— Ты прав. Несколько неуклюжая метафора, но ты прав.
— А ты, Эблинг? Как насчет твоих собственных мускулов?
Психолог глубоко затянулся сигарой и выдохнул ленивую струю дыма.
— Заржавели, но не атрофировались. Моя профессия привела меня к независимому мышлению — хотя бы в некоторой степени.
— И ты видишь выход?
— Нет, но он должен существовать. Может быть, Селдон в самом деле не принимал мер насчет Мула. Может быть, он не гарантировал нашей победы. Но тогда он не гарантировал и поражения. Он просто вышел из игры, и мы оказались предоставлены сами себе. Мула можно расколошматить.
— Как?
— Единственным способом, которым можно расколошматить кого угодно: силой против слабости. Посуди сам, Ранду, Мул же не сверхчеловек. Если он в конце концов будет разбит, все в этом убедятся сами. Он просто представляет собой неизвестность, быстро обрастающую легендами.
Думают, что он — мутант. Ну и что из того? Мутант означает «сверхчеловек» лишь для невежественных представителей человечества. Ничего такого нет и в помине. По подсчетам знатоков, каждый день в Галактике рождаются несколько миллионов мутантов. Из этих нескольких миллионов все, кроме одного-двух процентов, могут быть распознаны лишь с помощью микроскопа и химии. А из одного-двух процентов макромутантов, то есть тех, чьи мутации заметны невооруженному глазу или невооруженному сознанию, все, кроме одного-двух процентов — уродцы, годящиеся для увеселительных заведений, лабораторий и смерти. Из немногих макромутантов, отличающихся от нормы в положительную сторону, почти все являются безобидными курьезами, необычными в каком-то одном отношении и нормальными — а часто и ниже нормы — в большинстве других. Ты понял это, Ранду?
— Понял. Но как насчет Мула?
— Предположив, что Мул — мутант, мы можем принять, что он обладает неким качеством — без сомнения, ментальным — которое может быть использовано для завоевания миров. В других отношениях он, несомненно, имеет недостатки, которые мы должны обнаружить. Он не был бы столь скрытен, не избегал бы чужих взоров, если б эти недостатки не были столь заметны и фатальны. Если только он на самом деле мутант.
— А есть ли альтернатива?
— Может и быть. Свидетельство о том, что Мул — мутант, исходит от капитана Хэна Притчера, бывшего разведчика Установления. Он пришел к своим заключениям на основе смутных воспоминаний каких-то людей, которые утверждали, что знали Мула — или кого-то, кто мог быть Мулом — в младенчестве и детстве. Притчер руководствовался очень краткими обрывками, и найденные им свидетельства легко могли быть подтасованы Мулом в своих личных целях, ибо очевидно, что Мулу чрезвычайно помогла его репутация мутанта-сверхчеловека.
— Это интересно. Как давно ты до этого додумался?
— Я никогда об этом не думал. В том смысле, чтобы в это поверить. Это просто альтернатива, которую следует рассмотреть. К примеру, Ранду, представим, что Мул открыл вид излучения, способный подавлять умственную энергию — подобно тому, как он обладает излучением, которое подавляет атомные реакции. Что тогда? Не здесь ли кроется объяснение того, что обрушилось на Хэйвен — и что поразило Установление?
Ранду, казалось, был погружен в уныние. Он сказал:
— А что дали твои опыты над клоуном Мула?
И тут Эблинг Мис заколебался.
— Пока ничего. Перед коллапсом Установления я храбро говорил с мэром, в основном, чтобы поддержать его мужество — а частично и свое собственное. Но, Ранду, будь мой математический аппарат на должном уровне, я бы с одним этим клоуном смог полностью проанализировать Мула.
Тогда бы мы его достали. Тогда мы смогли бы найти объяснение странным аномалиям, которые уже произвели на меня впечатление.
— Каким же?
— Подумай сам, дружище. Мул громил флоты Установления как хотел, но ни разу он не смог вынудить к отступлению в открытой схватке куда более слабый флот Независимых Купцов.