Мои читатели поймут, что я энтузиаст. Есть реформы настолько великие, что человек просто не может не быть энтузиастом, когда он принял в свою душу истину любого улучшения для человека. Увы мне! Я никогда не доживу до того, чтобы увидеть, как будет осуществлена слава этой идеи, которой я посвятил лучшие годы своей жизни. Колледж, построенный под моим покровительством в качестве подготовки к счастливому отходу в мир иной, будет превращен в торговую палату. Те старики, которые, как я верю, с нетерпением ожидали наступления дня своего наивысшего величия, были отпущены на волю и получили возможность снова погрязнуть в мыслях о мирском среди праздности не приносящих радости лет. Наши мосты, наши железные дороги, наше правительство более не обеспечены бюджетом. Наши молодые люди снова становятся вялыми под навязанным им бременем. По правде говоря, я ошибался, думая, что столь великая реформа может быть доведена до совершенства в дни первых реформаторов. Божественная идея должна стать привычной для умов людей путем частого обсуждения, прежде чем она будет признана нужной для человечества. Разве первые христиане не страдали от несчастий, нищеты и мученичества? Сколько веков потребовалось для мира, чтобы побудить его осудить еще не отмененную идею рабства? А цари, лорды и епископы все еще продолжают обременять землю! Какое право имел я тогда, первый из подвижников Установленного срока, надеяться, что доживу до осуществления своей идеи или что мне будет позволено уйти из жизни в числе первых славных обладателей ее преимуществ?
Представляется абсурдным утверждение, что если бы такой закон действовал в Англии, то Англия не препятствовала бы его принятию в Британуле. Это само собой разумеется. Но именно потому, что в Англии еще живы старики, в Британуле страдают молодые, – и молодые, и старые. Премьер-министру на Даунинг-стрит было семьдесят два года, когда нам запретили осуществлять наш проект, а министру по делам колоний – шестьдесят девять. Если бы они жили среди нас, и если бы нам позволили использовать нашу мудрость без вмешательства дряхлой старости, где бы они были? Я хочу со всем уважением отозваться о сэре Уильяме Гладстоне. Когда мы назвали в его честь нашу столицу, мы знали о его превосходных качествах. Он не обладает красноречием своего прадеда, но он, как нам говорят, надежный человек. Что касается министра по делам колоний короны, одной из которых, увы, снова стала Британула, то я, признаться, не считаю его великим государственным деятелем. Нынешний герцог Хэтфилд не обладает такой лихостью, как его дед, если и обладает чем-то от него, то не более чем благоразумием. Он был избран в нынешнюю Верхнюю палату как сильный антиклерикальный либерал, но у него никогда не хватало духа быть настоящим реформатором. Именно благодаря чувствам, которые, несомненно, наполняют грудь этих двух противников Установленного срока, доктрина Установленного срока на некоторое время угасла в Британуле. Печально думать, что сила, интеллект и дух мужественности должны быть таким образом побеждены той самой невежественностью, которую они хотят изгнать из мира.
Два года назад я стал президентом той страны, которую мы с гордостью называли восходящей Республикой южной части Тихого океана. И, несмотря на всю внутреннюю оппозицию, колледж Установленного срока был уже завершен. Затем я получил жестокое уведомление от британского правительства о том, что Британула перестала быть независимой и снова была поглощена метрополией вернувшись в ряд колоний короны. Как была воспринята эта информация, и с какой мягкотелостью отнеслись к ней британульцы, я сейчас и расскажу.
Признаюсь, что я, например, поначалу не был готов подчиниться. Мы были маленькими, но независимыми и подчинялись Великобритании не больше, чем Соломоновы островам или Отагейту. Мы сами должны были принимать свои законы, и до сих пор мы принимали их в соответствии с институтами и, должен сказать, предрассудками так называемой цивилизации. Теперь мы сделали первую попытку выйти за эти пределы, и нас тут же остановила глупая темнота стариков, которых, если бы Великобритания понимала свои интересы, она бы уже заставила замолчать с помощью закона Установленного срока. В истории мира, как она уже написана, нет более яркого случая неоправданной тирании. Но мои братья-британульцы не согласились со мной в том, что в интересах предстоящих споров наш долг – скорее умереть на своем посту, чем поддаться угрозам герцога Хэтфилда. Одна британская канонерская лодка, заявили они, в гавани Гладстонополиса заставит нас подчиниться порядку. Какому порядку? 250-тонная паровая махина, без сомнения, могла бы раздавить нас и обрушить на наши головы наш же колледж Установленного срока. Но, как было сказано, капитан канонерской лодки никогда не осмелится отдать приказ, который должен будет совершить столь масштабное разрушение. Англичанин не решится сделать выстрел, который отправит, возможно, пять тысяч его соотечественников на погибель до наступления их Установленного срока. Но в Британуле страх все же сохранялся. Было решено, признаюсь, большинством голосов, что мы должны признать этого губернатора и вновь присягнуть на верность британской короне. Сэру Фердинандо Брауну разрешили высадиться, и по тому ликованию, которое было устроено на первом балу в Доме правительства, как я успел узнать уже после того как покинул остров, как покинул остров, выходило, что британульцы скорее радовались, чем наоборот, своей неволе.