«Дорогие братья, мы получили ваш документ новое «Положение» церквей братства. Мы очень сожалеем о том, что от вашего имени вышло это письмо, не от имени властей, а от вашего имени как служителей. Мы понимаем всю обстановку, мы знаем ваше трудное положение, но не ожидали, что вы так далеко зайдете. Принять его не можем и отсылаем его вам назад. С любовью братья.»
Подписали двадцаткой и отправили. И вот тут началось. Приехали с Киева старший пресвитер по Украине Мельник или Мельников, после Андреева он был. Потом еще другие приезжали. «Как это так вы отослали письмо. Этого нельзя было делать. Вы не понимаете обстановки». Потом с Москвы стали приезжать. Приезжал казначей Мицкевич и еще братья с ним. Когда они говорили Слово все было нормально, но когда на членском в беседе, вот здесь ни в какие рамки не входило. Не то что там кричали. Все шло спокойно, но конкретно. Почему мы не можем, и так дальше. « Да вы знаете что будет, общину закроют, а вас поснимают, да могут посадить и прочее». «Ну хорошо, вы же сидели, братья». «Да, мы сидели, но зачем допускать еще». Но мы так и не согласились. И тогда Татарченко приехал (мы с ним в хороших отношениях были) меня снимать. Ему уполномоченный по делам религий сказал, чтобы он меня снял. Но снять - это значит восстановить церковь против себя. Это показать его действования какие.
-Уполномоченный от ВСЕХБ или от государства?
От государства. Уполномоченный по делам религий. Это все работники КГБ. Его послали снять. Он приехал, переночевал у меня и говорит: «Миша, знаешь, ты не по своему времени живешь. Отгородился, служение принял. Не надо тебе это делать. Откажись от служения, поставим какого - то старичка».
Я говорю: «Иван Яковлевич, я не держусь за это место. Меня церковь поставила. А если церковь, то пусть она меня и снимает. А через церковь воздействовал Господь. Я не держусь, но если я сам откажусь, то я буду виновник перед Богом и перед церковью. Если церковь скажет, учтя какие - то мотивы, что все мы тебя отстраняем, то я свободен тогда, и на себе не буду нести ответственности».
Он уехал, не стал церкви говорить. А я братьям сказал, что приезжал Иван Яковлевич с такими вопросами, чтобы я отказался. Они не поверили и поехали к нему. Потом приезжают оттуда: «Да!» Затем этот Иван Яковлевич приезжает второй раз уже на членское снимать. Но церковь не согласилась. Он уехал. Приезжает третий раз. Его же посылают и посылают, а он никак не решит вопрос. Между молотом и наковальней. И вот он говорит: «Знаете что, если мы это не сделаем, и если вы его не отстраните, значит община подвергается закрытию. Я предлагаю снять его с пресвитерства и избрать другого».
Я говорю: «Давайте мы послушаемся Иван Яковлевича и изберем другого брата. Я предлагаю кандидатуру Хламова Семена Васильевича. Согласны?» Все: «Согласны».
Мы еще немного раньше решили, что Хламов принимает церковь. Но мы так сказали, что все останется на местах, а для документа дадим, чтобы они успокоились.. И так сделали. Служение продолжалось на своем месте, и Хламов был, и я вел служение. Все как было. Опять приезжает через месяц Татарченко и говорит, что вы же сдали другого пресвитера, а служение у вас ведет как было это не должно быть. И вот здесь у нас с ним состоялась еще одна беседа ночью. Я ему говорю: «Иван Яковлевич, я имел откровение от Бога и о ВСЕХБ и о вас. Мне очень вас жаль». Я сейчас не останавливаюсь на этом откровении, но это было лично. Когда я с Татарченко знакомился, он только приехал и приглашал для ознакомления с пресвитерами Хотел знать кто такой пресвитер, его духовное состояние, семейное положение. О церкви: какое количество, какая духовность церкви. Вот так он знакомился. Настал черед, и я к нему туда приехал. И вот когда мы с ним знакомились, мне ночью снился сон. Я этот сон истолковал как о нем и о ВСЕХБ, что должно быть большое пламя на пароходе. Я это рассказал ему еще тогда, а потом прошло 2 года, и это случилось. Я ему говорю: «Помните я вам рассказывал, Иван Яковлевич». Он говорит: «Помню». Я: «И вы тогда сказали, что ВСЕХБ - это корабли с миной замедленного действия. Так?» «Так».
Я: «Сойдите с корабля, иначе вы погибнете. Мина же заведена на определенное количество времени. Сработает, и ко дну корабль идет. Сойдите». «Не могу». «Почему?» «Буду умирать, тогда скажу, а сейчас не скажу». «Иван Яковлевич, а может быть у вас речь отнимется, все может. Скажите сейчас». «Нет. Сейчас я не могу сказать». Последствия такие: он дал согласие и никуда не мог деться. Но он рассматривал это. Дал согласие, как все старшие пресвитера и многие пресвитера местные, и поэтому так случилось. Но когда он приехал и Хламова снял, тут уже нашлись такие, которые согласились на это. Церковь поднялась вся: «Мы уйдем все и будем отдельно. Мы не согласны с новым «Положением». И если вы их снимаете мы уходим». Татарченко: «Ну, это дело ваше. Мы объявляем. Вот двадцать человек». И прочитал. Все проповедники, совет. «Исключаем из членов церкви» -он так объявил. Но мы продолжали ходить в собрание. Нам ни Слова, ничего не предлагалось, и мы просто приходили послушать и уходили. Никакой работы не вели ни мы, ни с нами.